Заслуживают ли осуждения советские учёные-атомщики, которые создавали атомное и водородное оружие для агрессивного тоталитарного СССР? Вопрос, на мой взгляд, антиисторичен. «Хотел бы я быть таким же умным вчера, как моя жена сегодня», — этой еврейской мудростью ответил на него уже в новые времена академик и нобелевский лауреат по физике Виталий Гинзбург (1916−2009), принимавший участие в создании первой советской водородной бомбы.
Немного личного. Я был знаком с Виталием Лазаревичем с пелёнок — с моих пелёнок 1939 года, поскольку мой отец Лев Альтшулер (1913−2003) дружил с ним с юных лет. И если Гинзбург был включён в спецгруппу ФИАНа по водородной бомбе в 1948 году и занимался этой темой сравнительно недолго, то мой отец и Вениамин Аронович Цукерман (1913−1993, слепой атомщик) — участники атомного проекта с 1946 года, в дальнейшем много лет проработавшие в ядерном центре СССР КБ-11, потом в Арзамасе-16 в Сарове, где прошли и мои школьные годы. Оба, Альтшулер и Цукерман, входили в небольшую группу учёных, создавших первую советскую атомную бомбу, испытанную 29 августа 1949 года.
Послевоенные годы — годы великой Победы над гитлеризмом, угрожавшим уничтожением человеческой цивилизации. Не миллионы и не десятки, а сотни миллионов людей во всём мире боготворят СССР и лично товарища Сталина. Над кроватью мыслителя и драматурга Бернарда Шоу, когда он умирал в 1950 году, висел портрет Сталина. Ну, а в СССР обожествление вождя было впечатано в подсознание тотальной пропагандой. И доклад Хрущёва на XX съезде КПСС 25 февраля 1956 года, осудивший (далеко не полно) Сталина, был настоящим шоком для миллионов. Отец же доклад поддержал, культ личности осудил, но верил в революцию и социализм-коммунизм как будущее всего человечества.
Но, помимо названной «святой веры», была и другая причина, побуждавшая Льва Альтшулера, Вениамина Цукермана, Андрея Сахарова и многих других создавать советский «ядерный щит», отдавая этой задаче все свои силы и сознавая эту работу как свой высший нравственный долг.
В самом начале Потсдамской конференции президент США Гарри Трумэн был проинформирован об успешном испытании американской ядерной бомбы в штате Нью-Мексико 16 июля 1945 года. 24 июля, когда был объявлен перерыв в рабочих заседаниях конференции, Трумэн подошёл к Сталину: «Должен сказать вам, что у нас есть оружие необычайно разрушительной силы». Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден, который во время беседы стоял в двух метрах, утверждал, что Сталин сказал лишь одну фразу: «Благодарю вас». Владимир Павлов, переводчик Сталина, настаивал, что генералиссимус просто кивнул.
Гарри Трумэн и Уинстон Черчилль пребывали в полной уверенности, что Сталин не понял, что речь идёт об атомном оружии. На самом деле он давно знал из донесений разведки о «манхэттенском проекте» США.
6 и 9 августа 1945 года — американские атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Начало ядерной эры. Соединённые Штаты до сих пор являются объектом беспощадных обвинений в преступлении против человечества, а президента Трумэна, отдавшего приказ о бомбардировках, приравнивают к повешенным в Нюрнберге нацистским преступникам.
Но есть историческая правда. Заканчивалась чудовищная по жестокости Вторая мировая война. Гитлеризм побеждён, а Япония продолжает воевать, её военное руководство готово пожертвовать миллионами сограждан в случае американского вторжения на землю Японии, куда за много столетий ни разу не ступала нога вражеского солдата.
За несколько дней до 6 августа — американская бомбардировка Токио, от которой погибло более ста тысяч человек, затем Хиросима с таким же числом жертв, но военный кабинет твёрд — сражаться. 9 августа — Нагасаки, и в тот же день Советская армия атакует японцев в Маньчжурии, после чего надежда на сепаратный мир с СССР рухнула. 10 августа на заседании шести членов японского военно-политического кабинета мнения разделились поровну: трое за капитуляцию, трое ястребов против. Решающим оказалось слово «божественного императора», впечатлённого «небесным огнём» атомных бомбардировок, — 15 августа Хирохито зачитал по радио заявление о капитуляции Японии. В последующие дни и недели сотни японских высших военных чинов выходят на центральную площадь Токио и делают себе харакири. Очевидно, они были готовы сражаться до последнего японца.
Кто поспорит с тем, что быстрая капитуляция Японии, завершившая Вторую мировую войну 2 сентября 1945 года, спасла жизнь сотен тысяч, а может, и миллионов людей. При этом, конечно, совершенно естествен ужас каждого нормального человека от мгновенного сожжения такого количества людей. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки стали на все времена суровым предупреждением, наглядной демонстрацией невозможности ядерной войны. И это «работало» в течение десятилетий, предотвращая Третью мировую ядерную войну.
Но вернёмся в СССР после Хиросимы и Нагасаки. Уже 20 августа 1945 года распоряжением Сталина сформирован «Специальный комитет при ГКО» (Государственный комитет обороны), его председателем становится Лаврентий Берия. При Спецкомитете создано «атомное» Первое главное управление (ПГУ) под началом Бориса Ванникова. Научным руководителем атомного проекта назначен Игорь Курчатов. 9 апреля 1946 года вышло постановление о создании в Сарове Конструкторского бюро № 11 (КБ-11, Арзамас-16, в наше время РФЯЦ-ВНИИЭФ (Российский федеральный ядерный центр — Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики), его научным руководителем стал Юлий Харитон (1904−1996).
Тогда же он пригласил к участию в работе над А-бомбой моего отца и Цукермана, с которыми был знаком со времени совместной работы в эвакуации в Казани. Харитон знал, что Цукерман разработал методику микросекундной съёмки, умел снять пулю в полёте. Что, конечно, пригодилось при осуществлявшихся отцом взрывных экспериментах по изучению свойств веществ при экстремально высоких давлениях (до 10 миллионов атмосфер).
5 марта 1946 года — знаменитая фултонская речь Черчилля, ставшая символом начала холодной войны: бывшие союзники по антигитлеровской коалиции стали врагами. И в СССР в то время люди убеждены, что США могут сделать с Москвой то же самое, что сделали с Хиросимой и Нагасаки.
Вот что мне говорил незадолго до кончины Давид Абрамович Киржниц (1926−1998) — крупный физик-теоретик, многолетний сотрудник Отдела теоретической физики ФИАНа, который никогда «не болел» верой в социализм-коммунизм, Сталина ненавидел за расстрел его отца в 1938-м и в целом считал СССР исчадием ада. Так вот, объяснив эту свою позицию, он сказал, что когда ему предложили после войны подключиться к работе по атомному проекту, он без колебания согласился, потому что понимал, что США могут воспользоваться своей атомной монополией, чтобы уничтожить это коммунистическое зло, и не хотел, чтобы Москва повторила судьбу тех японских городов.
Следует также вспомнить учёных — сотрудников Лос-Аламоса, которые считали своим высшим моральным долгом помочь восстановлению ядерного равновесия СССР и США и, рискуя жизнью, безвозмездно передавали советской разведке чертежи американских А-бомб. И первая советская атомная бомба РДС-1 при незначительных внешних отличиях технически была копией «Толстяка» (Fat Man), сброшенного на Нагасаки. Отец узнал об этом только из интервью Харитона 1990 года, а тогда он, недоумевая, пытался выяснить у Юлия Борисовича, почему они работают над несовершенной конструкцией, тогда как уже почти готов (знаменитый «Отчёт четырёх» 1948 года — Л. В. Альтшулера, Е. И. Забабахина, К. К. Крупникова и Я. Б. Зельдовича) вариант А-бомбы в два раза большей мощности, в 2,7 раза легче и в 2,6 раза меньшей длины, чем РДС-1. И никакого вразумительного ответа он тогда не получил, поскольку сам факт существования разведданных был секретом высшей значимости, о них из учёных были осведомлены только Курчатов, Харитон, его заместитель в Сарове Кирилл Щёлкин и Яков Зельдович.
Если же говорить о последующей многолетней работе советских учёных по совершенствованию советского ядерного и термоядерного вооружения, об их моральной ответственности, то надо учесть, что никто из них, при самом остром неприятии советских реалий, никогда не задумывался об агрессивной сущности СССР. Как сказал Юлий Борисович Харитон («особый человек», по выражению Зельдовича) над гробом Сахарова в ФИАНе 18 декабря 1989 года: «Мы выполнили свой долг перед государством». Я это хорошо запомнил.
Первым и, кажется, единственным учёным, осознавшим исходящую от СССР угрозу миру, был Сахаров — и то не сразу, а только в начале 1970-х, когда он заявил в интервью иностранным корреспондентам 21 августа 1973 года: «Никому не желательно иметь такого соседа, особенно вооружённого до зубов… Это могло бы привести к заражению всего мира тем злом, которое гложет Советский Союз».
Конечно, с течением времени такое переосмысление произошло не только у Сахарова. Так, незадолго до кончины в 1987 году Яков Борисович Зельдович заметил: «Как мы радовались, когда у нас это получилось в августе 1949 года! Но ведь обладание А-бомбой позволило Сталину летом 1950 года начать Корейскую войну — одну из самых кровавых в истории человечества».
Завершу эту статью несколькими цитатами Андрея Дмитриевича Сахарова, для которого вопрос о его моральной ответственности за создание страшного оружия был жизненно важным.
«Я не мог не сознавать, какими страшными, нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война — тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне — но чувствовал себя солдатом этой, научно-технической. (Курчатов иногда говорил: мы солдаты — и это была не только фраза.) Со временем мы узнали или сами додумались до таких понятий, как стратегическое равновесие, взаимное термоядерное устрашение и т. п. Я и сейчас думаю, что в этих глобальных идеях действительно содержится некоторое (быть может, и не вполне удовлетворительное) интеллектуальное оправдание создания термоядерного оружия и нашего персонального участия в этом. Тогда мы ощущали всё это скорей на эмоциональном уровне» (из «Воспоминаний», написанных в ссылке в начале 1980-х).
Через несколько дней после возвращения Сахарова из горьковской ссылки 23 декабря 1986 года журналисты (Юрий Рост и Олег Мороз) спросили его, чувствует ли он свою вину, свою моральную ответственность за создание самого страшного в истории оружия? На что Андрей Дмитриевич ответил: нет, вины он не чувствует, поскольку его бомбы остались без применения и, наоборот, в течение десятилетий по причине «равновесия страха» («взаимное гарантированное уничтожение» — mutual assured destruction) предотвращали Третью мировую войну. И при этом он добавил: «Но если всё-таки случится это страшное несчастье — термоядерная война и если я успею о чём-нибудь подумать, то моя оценка моей личной роли может трагически измениться».
0
119.00
