ТОП 10 лучших статей российской прессы за
May 27, 2025

— Фанатки добавляли адреналина?

— Конечно! Возьмите и сейчас любую молодую группу — девчонки там визжат, лезут на сцену и за сцену, прорываются в номера. Я помню очень многих девчонок, все они были прекрасны! Клевые, веселые, талантливые. Знаете, я никогда не выкидываю тетрадочки, которые они мне дарили со своими стихами или прозой. У меня сохранились обычные школьные 12-листовые, копеечные тетрадки. Несколько лет назад я перебирал их и с таким удовольствием читал эту милую графоманию! И думал: « Господи, сколько же тебе сейчас лет? А помнишь ли ты, как писала эти стишки? Как передавала? И как ты сейчас относишься к ним? Интересно, может, ты давно про них забыла? А там твой телефон даже записан, чтобы я тебе позвонил...» Все это было. Зато есть что вспомнить, жизнь настолько насыщена разнообразными событиями и встречами, что кому-то хватило бы на десять жизней. Поэтому когда мы сейчас играем на концертах, особенно с Сергеем Галаниным, я всегда говорю со сцены: «Мы передаем привет молодежи 1980-х, нашим подругам 80-х и 90-х годов! Девчонки, мы вас не забыли, спасибо вам, что вы были в нашей жизни!» Приятно даже вспоминать, как они тогда выглядели, какие у них были прически, одежда. Среди фанатов ребята тоже были. Но битломанию сделали девочки двенадцати лет от роду, и от этого никуда не деться. У всех групп, да и не только, все начинается с девочек: они же стимулируют, все же в мире про любовь так или иначе.

— Игорь Иванович, поговорим о вашей главной любви. Вы с женой уже 40 лет вместе. Было время, когда она продала свой ресторан, чтобы поддержать вас материально...

— Я тогда снимал фильм «Праздник». Не было денег закончить картину. Мне не хватало каких-то копеек. И Оля предложила: «Давай продадим». Для меня ее бар был обузой, потому что я не видел Олю с утра до ночи, но ей эта работа нравилась. И тут она сама предложила. Если бы не предложила, думаю, нашел бы как-нибудь эти деньги.

— А вы чем-нибудь жертвовали ради нее?

— Не знаю. Это надо ее спросить. В любом случае долгая семейная жизнь — это жертвоприношение с обеих сторон. (Смеется.)

— А Ольга может вас покритиковать?

— Скорее нет, чем да. Жена моя время от времени говорит: «Прекрати писать мрачные песни, их много, напиши что-то веселое». А мне кажется, что они такие веселые! Целую жизнь мы вместе. Острые моменты давно прошли. Когда были молоды, то обсуждали новую пластинку, например. Моя жена никогда не дает интервью, даже очень хорошо знакомым журналистам. А мне кажется, она много чего интересного могла бы рассказать. Я не могу ее уговорить. Мне самому было бы интересно прочитать про себя что-то новенькое. (Смеется.)

— «Новенькое» для вас началось, похоже, после перестройки?

— Перестройка началась безо всех нас. Сколько бы там ни рассказывали, это было как гром среди ясного неба. «Калитка» открылась — хлынули первые кооперативы, какие-то новые первые кооперативные комсомольские организации. Стало возможным получать хотя бы гроши за концерты, потому что эти организации забирали себе львиную долю заработка.

Потом я поехал учиться в Липецкое областное культпросветучилище, потому что мне казалось, что я увлекся театром. Тогда только казалось. Я всегда был очень увлекающимся человеком, разнообразно. У меня было огромное количество разных привязанностей, я начинал их изучать, оценивать. С раннего возраста понимал, что разносторонне одарен, что умею быстро чувствовать какие-то вещи, связанные с искусством. Я легко обучался, играю на многих инструментах, но делаю это очень плохо с музыкальной точки зрения. Прекрасно рисовал, я могу в течение двух часов написать ваш портрет. Меня это занятие просто не бодрит. Последний раз рисовал стенгазеты для дочери, когда она училась в школе.

— А настоящее увлечение театром пришло позже?

— Да, это случилось уже после того, как я снял три своих фильма в качестве режиссера. А в театр «Современник» на встречу с Галиной Борисовной Волчек меня привел Михаил Ефремов.

— Игорь Иванович, давайте развеем или подтвердим еще один слух: якобы вы спросили: «А кто такая Волчек?»

— Глупости! Что же, я не знал, кто такая Галина Борисовна Волчек? Я с ней общался до того, как с легкой руки Ефремова она меня пригласила работать. Мы много лет были знакомы. Кому-то нравится меня постоянно порочить. Был бы я помоложе, мне бы это даже нравилось, но сейчас, когда мне 65 лет... В результате нашей с ней встречи в 2012 году я поставил спектакль «Анархия». На него было много и положительных, и отрицательных отзывов. Тогда еще журналистика выглядела как «сам дурак». Но по-прежнему в профессиональной сфере находится огромное количество непрофессионалов. Это касается любой деятельности. Если говорить о критике и журналистике, ничего нового не скажу: люди сидят на тех местах, которых они не заслуживают, недоучки, необразованные, которых сюда привели по знакомству. Вот они и пишут всякий бред. В большинстве своем вся пресса «Анархии» так и была устроена.

— Похоже, вы не очень доверяете критикам?

— Совершенно ясно, что ни один критик или журналист ничего не решает. Кое-кого из журналистов я знаю лет тридцать и знаю, кто они. Именно поэтому их мнение меня не интересует. Они ничего нового обо мне не написали и не сказали. Потом есть еще личные отношения — я не люблю этого человека, потому что я его не люблю. Не нравится — и все. Так и должно быть. Для любого творческого человека важно мнение публики, которая решает все. Но для профессионалов еще важно, насколько поняли твой посыл и профи. И ты с уважением относишься к тем людям, которые раскладывают на составляющие произведение, которое ты создал. Они имеют свое профессиональное суждение — со знаком «плюс» или со знаком «минус», не имеет значения. Ты к этому человеку относишься с уважением, потому что он не тот, который «покурить вышли», а тот, кто понимает в искусстве — глубинно, структурированно. Они понимают и могут оценить твою работу. К таким людям я прислушиваюсь. Надо вам признаться, всю мою жизнь, что бы я ни создал — пластинку, фильм, спектакль, — всегда критика была со знаком минус. На все! Поэтому, когда я стал читать отзывы на мою следующую, недавнюю работу в этом театре, спектакль «САШАШИШИН», меня они прямо напугали. Это были сплошь восторженные отзывы и критиков, и журналистов. Меня это даже потрясло. Потом я подумал, может, возраст пришел, может, людям уже неловко, что я в Гариках бегаю, а кое-кто мне даже во внуки годится, не в дети...

— Этот спектакль даже получил Театральную премию газеты «Московский комсомолец» в номинации «Ансамбль». Но если с темой «Анархии» все понятно, вам знакома жизнь рок-н-ролльщиков, то спектакль «САШАШИШИН» — об истории жизни человека с аутизмом. Почему эта тема вас увлекла?

— Меня зацепил роман, его жуть и беспросветность. Автор романа Саша Николаенко — художник-оформитель. Она работает над книгами великих писателей как художник, вы видите здесь ее картины. И она моя близкая подруга со своего 18-летия, времени, когда написала свой первый рассказ. Потом пошли большие произведения, которые я, конечно, читал. Галина Борисовна хотела, чтобы после «Анархии» я поставил еще один спектакль на сцене «Современника».

Я долго искал материал, не мог найти тот, который меня «зажжет». Видите, там на столе стопка всякой чепухи — меня ничто не бодрило. Пока Саша не написала роман «Убить Бобрыкина» и не дала мне почитать. Я прочел и понял, что не понимаю, как это делать, и потому буду этим заниматься. Сразу заблудился в трех соснах. Понимал: я или взлечу вверх, или упаду стремительно вниз. Ничто другое меня не интересует. Знаете, есть перефразированная, «тушинская» поговорка, которую иногда повторяет Ваня Охлобыстин — и я ее люблю: «Все, что нас не убивает, нам неинтересно!» Это меня или убьет, или я сделаю работу, которую не делал доселе. Новаторскую для себя. Я знал, что мне надо создать новый вектор развития театра внутри одного произведения. И это не высокомерие какое-то. Сейчас у театра есть огромные возможности сделать так, чтобы зритель максимально сопереживал тому, что происходит на сцене. А не просто вышел артист, что-то проговорил — и вот какие мы молодцы, похлопайте нам! Этого мало, меня это не интересовало. Сначала эта работа не очень складывалась. Случилась пандемия, потом скончалась Галина Борисовна, и однажды прозвучал звонок из «Современника». Влад Ветров сказал: «Горыныч, можешь ли ты приехать в театр?» Я приехал, и мне предложили вернуться. Худсовет прочел эту пьесу, и меня позвали работать. За что я им очень благодарен. Потому что сам обычно никуда не хожу. Никого ни о чем не прошу и никому ничего не доказываю. Почти по Булгакову. (Смеется.) И так было всегда. Это счастье, что определенные люди относятся ко мне серьезно как к художнику. Конечно, иногда все мы идем на компромиссы, так или иначе. Бывают разговоры с людьми, которые тебе неприятны, но надо лавировать.

— Я вижу, что ваши пальцы все время двигаются, живут своей жизнью, и в спектакле «САШАШИШИН» у главного героя, аутиста, то же самое. Это не подражание вам?

— Нет, у меня это профессиональное. Что касается артистов, то они ездили вместе со мной в центр помощи людям с аутизмом «Наш солнечный мир» и изучали все изнутри, общались с детьми и со взрослыми. Это те точности, которые должны быть у актера, играющего персонажа-аутиста, он обязан быть в этой органике.

— Игорь Иванович, в вашей фильмографии порядка тридцати ролей в кино в качестве актера, и несколько фильмов вы сняли как режиссер. А кто вас привел в кино?

— Кино появилось в моей жизни таким образом. В 1986 году режиссер Александр Наумович Митта пригласил нашу группу «Бригада С» в фильм «Шаг», где играли Комаки Курихара и Леонид Филатов. Нас пригласили с песней «Моя маленькая бейба». Это была история о нашем советском ученом, который изобрел вакцину от детского полиомиелита. В 50-е годы прошлого века в Японии бушевала эпидемия этой болезни, и именно наш ученый изобрел живую вакцину. Она недолго жила, и за 24 часа ее доставляли в Японию. Таким образом Советский Союз купировал эту эпидемию. Об этом уже все, конечно, забыли сейчас.

Фильм был на эту тему. Действие происходило в лаборатории НИИ, и профессор, роль которого исполнял Леня Филатов, пригласил нас на вечеринку, где мы должны были играть. А мне Митта дал еще сказать пару реплик. Потом в 1990 году, когда он запустился с фильмом «Затерянный в Сибири», они уже написали роль для меня побольше. Это была экспедиция, я попросил Александра Наумовича разрешить понаблюдать, как работает съемочная группа — мне было очень интересно. Митта позволил мне приходить каждый день на съемочную площадку и все время быть рядом с ним. И вот на протяжении всех съемок я наблюдал, как работает мой учитель и как вообще работает вся эта огромная фабрика. Меня это необычайно увлекло, и я стал учиться этому. Потом я учился у него на Высших режиссерских курсах, но не окончил, потому что у нас было много гастролей, и я просто не пришел за дипломом. Он где-то там валяется, наверное. (Смеется.) И время менялось — эти корочки нужны были, а потом стали не нужны. Александр Наумович дал мне столько, сколько, пожалуй, никто в жизни не дал, — и как педагог, и как старший товарищ, к советам которого я всегда прислушивался. Какую бы работу я ни делал, начиная с первых видеоклипов, я неизменно приносил все Александру Наумовичу. В том числе и первые мои фильмы. Мы обсуждали сценарии, которые писал я или Иван Охлобыстин. Мы с ним больше половины жизни вместе. У меня к нему сыновние чувства.

— Вы начали снимать свое кино, пригласив туда своих друзей. С друзьями трудно работать. У вас были конфликты или недопонимание?

— Не имеет никакого значения, являются артисты твоими друзьями или нет. А имеет значение, создана ли дружеская атмосфера в нашей тяжелой работе. Важно, чтобы люди относились друг к другу с уважением. Чтобы не было склок, недомолвок, потому что худые отношения ведут к плохому результату, от этого страдают все. И работа. Это касается любой творческой работы. Атмосфера важна всегда, и ее надо уметь создавать. Потому близкие ли это твои друзья или они стали тебе близки в процессе работы и ты думаешь о них, когда начинаешь следующий проект, — это не имеет никакого значения.

Первый фильм — «Кризис среднего возраста» — это было наше общее высказывание. И конечно, это было важно для нас всех — Ивана Охлобыстина (автора сценария фильма), Миши Ефремова, Димы Харатьяна, на которого был написан сценарий, Жени Добровольской. Снимался там и Федор Бондарчук, который не входил в наш круг близких людей, но он представлял поколение ребят-клипмейкеров. Это было новое тогда искусство, нам интересное. Саша Балуев, Татьяна Лаврова, которая была для меня символом 60-х годов, Николай Пастухов — это знаковые люди для меня. Они были неслучайны. Мне было необходимо быть вместе с ними, хотелось поработать с людьми такого колоссального таланта. Слава богу, что получилось. У меня не бывает кастингов. Это касается любой моей работы в кино или театре. Я долго не думаю, всегда знаю, кто будет у меня сниматься. Не всегда так случается, но в большинстве случаев получается. Артисты откликаются довольно часто. Даже в маленьких эпизодах у меня играли выдающиеся актеры. Что касается конфликтов, то мне тут нечем вас «порадовать», ничего такого не было. (Смеется.)

— Игорь Иванович, в какой-то момент вы перестали «бунтовать». Это связано с возрастом?

— Мы с вами говорили о молодежном бунте. А как выглядит твой «взрослый» внутренний бунт? Бунт против самого себя? У тебя же есть какие-то косности и комплексы. Они все равно существуют, и лишиться их труднее всего. Плыть по течению легко и приятно. А ты постарайся пойти на какие-то внутренние риски и к тому же втрави в это людей! Это же еще и определенная ответственность. Наверное, это тоже бунт, и он продолжается. Я могу заниматься только музыкой, которую люблю, и жить в ладу с самим собой. Потому что скоро 40 лет популярности, и это всегда нравится, всегда бодрит, когда на концертах люди и ты сам испытываете счастье. И, казалось бы, продолжай так же. Но если во мне что-то еще начинает жить, я уже не могу от этого освободиться. Родилось и растет, и я обязан сделать эту работу, как груз с себя сбросить. Бунт ли это? Да, бунт для самого себя. Можем заключить это в кавычки, можем не заключать — от перемены мест слагаемых сумма не поменяется. Я не склонен к анализу такого рода. Другое дело, бывает, что истратил годы на какой-то проект, но он не получился. Такое я испытывал много раз в жизни. Но тут не все от тебя зависит, есть обстоятельства выше. Однако это бунт, так или иначе. Тебя мучают опасения и человеческие страхи. И дело не в том, чтобы быть понятым или не быть понятым, это все фигня! Главное — отдать, условно, построить дом, и чтобы кто-то жил с красивыми стенами и с добротной сантехникой. Ты же не для себя. Искусство — это когда мы самого себя проецируем на других людей. Не что-то проецируем, а себя — о чем ты думаешь и что внутри тебя. В итоге ты себя отдаешь людям.

— При этом все равно главное ваше занятие — петь. Вы когда-нибудь бросали петь?

— Конечно. Периодически мне это надоедает, и я прекращаю. Бывало, что четыре года музыкой не занимался, переключался на что-то другое. Иногда мне вообще надо ничего не делать, чтобы понять, куда идти дальше. Я могу себе это позволить. Во все времена моя жизнь была внутренне наполнена. У меня всегда много планов, сбываются или не сбываются — это неважно. Но они всегда есть. Закончив одну работу, я знаю, что буду делать следующую, непонятно какую. Но понимаю, что это будет что-то другое, что еще не делал.

— Игорь Иванович, а кем вы больше всего себя чувствуете: поэтом, композитором, певцом, актером, режиссером, сценаристом?

— Я чувствую себя человеком эпохи Возрождения. Я — человек искусства. Никогда его не подразделял на виды, подвиды, жанры, поджанры и так далее в широком смысле. Если меня завтра пригласят поставить оперу или балет, я с удовольствием это сделаю. Потому что этого никогда не делал. Брать вершины — это очень интересно. Я таким родился. Не мне судить о результатах, а потомкам. Если суждено судить. От нас не зависит, оставим мы след или нет. Все равно он останется для родных и близких людей. В моем случае он может быть более широким.

— Вы завидовали кому-нибудь, кому удалось «оставить след»?

— Конечно, таланту всегда завидую. Зависть белой не бывает, она всегда черная. Сколько раз я это испытывал! Если на меня что-то произвело впечатление — группа ли, музыка ли, фильм, — то я завидую. Но потом приходит другое чувство. Знаете, есть цитата из Ленина, когда молодой вождь после смерти брата говорит маме: «Сашу расстреляли, но мы пойдем другим путем». Хотя думаю, что это мифология. Молодой мальчик в момент горя не мог сказать так, потому что на это мама бы ответила: «Никаким путем не ходи, стань адвокатом, ты этому учишься». (Смеется.) Так вот в таких случаях у меня появляется азартное ощущение, что «надо пойти другим путем».

— Кстати, по поводу наследия... Говорят, Иван Охлобыстин подарил вам некролог?

— Это было 15 лет назад, он написал некролог и подарил мне его на мое 50-летие. Офигенный некролог, мне он очень понравился! (Смеется.)

Ваня сам уникальный человек, в котором тоже сочетается много чего. Может быть, поэтому мы так близки всю жизнь, это общее, что нас роднит. Время от времени мы все теряем «друзей». Это означает, что они и не были друзьями. Вообще не важно, считает ли человек тебя другом или нет, важно, что ты его считаешь другом. Я не требую любви. Если он во всех проявлениях ведет себя как настоящий друг, то это и есть необходимое и достаточное условие, при котором я считаю его другом. Это как с любовью. Важно, что ты любишь. Если делаешь добрые дела, то не требуй благодарности, ты же делаешь от чистого сердца, это твоя необходимость, и просить за это медальки и благодарности неприлично.

— Игорь Иванович, в какой из этих папок на вашем столе лежит актуальный для вас сейчас проект?

— Заканчиваю работу над киносценарием, сейчас начнутся питчинги. Примет ли его Минкультуры РФ или Фонд кино — не от меня зависит. Будем надеяться на финансирование. Я провел большую подготовительную работу, которая заняла у меня полтора года. Сегодня вечером получу от сценариста Александра Рыжкова, с которым мы вместе дорабатывали сценарий, его окончательный вариант. Дальше какое-то время нужно будет почистить, отдать в редактуру и послать продюсеру. В театре тоже есть предложения. Если кинопроект будет долго длиться, то, может быть, я начну работу в театре. Но это все небыстро доходит до зрителя, и театральные, и киноработы занимают три — пять лет.

— А песни еще пишете?

— Это как вспышка. Пишу, когда есть вдохновение. Я никогда не задавался целью каждый год выпускать пластинку. Музыкальные журналисты иногда спрашивали: «А почему вы так редко выпускаете диск?» Я отвечал: «У меня нет такой потребности». В любом случае для меня это единый рассказ, это не одна или пять песенок — единое музыкальное произведение. Чтобы его написать, мне нужно изрядное количество времени. Это не рождается по моему хотению или чьему-то велению. В моем случае. Все равно каждый день есть какая-то работа. Каждый день похож на другой.

— И как выглядит этот «каждый» день легенды?

— Просыпаюсь по будильнику в десять утра, и в два часа я уже в офисе. Если у меня работа в театре, то просыпаюсь в девять часов. Если в кино, то в шесть часов. Сном восстанавливаюсь, хотя сплю мало. Пью много кофе, курю. Музыку слушаю по настроению — иногда блюзовую, иногда джазовую или классическую. За молодыми музыкантами и современными тенденциями не слежу, мне это неинтересно. Я несистемный человек, спонтанно и постоянно что-то пишу, что-то читаю. Жена говорит мне: «Ты не успел еще проснуться, а уже что-то читаешь». Могу отложить любую работу, если не хочу. Потому что знаю — ничего толком не сделаю. Когда нет настроения и в голове пусто, это будет стрельба из пушки по воробьям. Впечатлениями наполняюсь в поездках, летом люблю сесть на мотоцикл и прокатиться. Скорость меня бодрит. И всегда — в состоянии внутренней борьбы. Есть старый анекдот: пессимист на кладбище видит только кресты, а оптимист — плюсики. Жестко, конечно. Я одновременно и оптимист, и пессимист. При кризисе ты пессимист, потом кризис минует, ты берешь себя в руки, встаешь и идешь...

— Я вижу вас без очков, которые являются вашим атрибутом. Значит ли это, что вы сегодня не пытались спрятаться за какой-то маской?

— Часто хожу в очках, просто сейчас потемнее стало, и я их снял. Если бы вы поставили лампу, то я сразу надел бы очки, у меня просто повышенная светочувствительность. А маска — у клоуна, за которой скрывается человек. А я и такой, и сякой. Охлобыстин говорит, что во мне сочетается несочетаемое. Наверное, он прав. Те, кто знает, кто я такой, они все понимают. Мне кажется, что с людьми говорю предельно откровенно. Другой вопрос, насколько я косноязычен, но об этом не мне судить, и как вы отнесетесь ко мне, как увидите меня со стороны...