Самая яркая и страшная картинка в жизни — вспоминаю, и мурашки по коже. Мне три года. Cтою на коленях и молюсь: «Боженька, пусть моя мамочка поправится!» Передо мной на огромной литографии — освещенный лунным светом длинноволосый человек в белых одеждах. Он необыкновенно красивый, и ему хочется верить. Бабушка сказала: «Это Бог. И если ты будешь его хорошо просить, он оставит в живых маму». Замерев, подолгу стою перед иконой. Ощущаю осознанный ужас потерять человека, которого люблю больше всего на свете. У мамы тиф. Обычно им болеют раз в жизни, а потом формируется иммунитет. Маме не повезло, она эту страшную болезнь перенесла дважды — в 14 лет и в 33?года. Шансов, что выживет, было немного. Но произошло чудо... Хотя все и закончилось хорошо, потрясение, которое я тогда пережила, оставило след на всю жизнь. У каждого свой крест, и я существовала будто без кожи, страшно тревожась, что с близкими в любой момент может что-то случиться. Даже мелочь воспринимала как трагедию. А если кто-то из родных или друзей заболевал, я переселялась в больницу. Спала на составленных стульях, а сердобольные медсестры приносили мне подушки и уговаривали идти домой. Но я свой пост не оставляла. И это не моя самоотверженность, не моя заслуга. Я это делала больше для себя. Дома, вдали от близких, ощущала тревогу, не могла справиться с паникой... Все-таки правильно говорят: все мы родом из детства... Там истоки наших страхов, комплексов, предпосылки побед и поражений...
Знакомые называли нас с мамой «сообщающиеся сосуды». С папой мы были не так близки. Даже будучи взрослой женщиной, я оставалась маминой дочкой. Мама часто говорила: «Между мной и Наташей не перерезали пуповину». Когда она была уже очень больная и старая, повторяла: «Страшно не за себя, не что умираю, а что оставляю Наташу. Она ко мне так дико привязана!» Несмотря на то что у меня была семья — муж и взрослый сын, без мамы я действительно не представляла жизни. Мама ушла семь лет назад. С ее смертью пришлось смириться. Никуда от этого не денешься. Разрыв был трагическим, но время притупило боль потери. Осталась любовь...
«Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Обожаю это выражение. Все основные моменты жизни человеческой предопределены, в этом я уверена. В моей жизни было огромное везение. В профессию я попала совершенно случайно и в очень раннем возрасте — в шесть лет. Меня увидели на улице и пригласили на одну из главных ролей в спектакле «Тридцать сребреников» в Центральный театр Советской армии. Я должна была изображать американскую девочку Глорию. Мама приводила меня на ежедневные репетиции, помогала учить текст. Меня наряжали в красивое шелковое платье в оборках, мама любовалась мной. Мы обе с нетерпением ждали премьеры. Появлялась на сцене я очень эффектно — сбегала по крутым ступенькам и прыгала на руки к актеру, который изображал моего отца. Но перед самым показом случилось ужасное: я каталась на ледяной горке, неудачно приземлилась и выбила колено. Ногу загипсовали сверху донизу. Перед началом спектакля режиссер вышел к зрителям, извинился и объяснил, что маленькая героиня в гипсе не специально, просто у нее случилась неприятность. До сих пор помню глаза актеров, которые были моими партнерами, — я читала в них осуждение. Мне казалось, все они думают: «Что же ты нас подвела, мы тебе так доверяли, мы с тобой работали. Мы тебя полюбили, а ты предала...» С того момента во мне что-то перевернулось. Так из боли и стыда родилась ответственность, которая стала одной из главных черт моего беспокойного характера. До сих пор считаю: подвести кого-то — это ужасно... Мама меня, конечно, перед премьерой поддерживала, но это не избавляло от острого чувства стыда. Жуткое ощущение, должна сказать. Одно из самых неприятных из всего спектра чувств, которые я в жизни испытывала.
Не менее жутким был момент, когда мама привела меня в первый класс: разжимая один палец за другим, она с трудом вынула мою руку из своей и оставила там! Меня запихнули в строй, повели в класс, посадили за парту. В голове пульсировали мысли: «Зачем я тут? Зачем я тут?.. Не хочу учиться, не хочу... Хочу домой, домой, домой... К маме!» Все десять лет школа вызывала у меня чувство глубокого отвращения. Потому что, как говорится, самое трудное — напоить осла, который не испытывает жажды. Я была тем ослом. Мне нравилось все, кроме школы: стоять на кухне и помогать маме готовить, убирать в квартире, ходить с мамой в магазин или к ее подругам. Конечно, с таким настроем к школе я была невероятно счастлива, когда меня, первоклашку, выбрали для съемок в фильме «Алеша Птицын вырабатывает характер». Это тоже судьбоносный момент: мою игру в спектакле увидела Агния Барто, по сценарию которой снималась картина, и сказала: «Нужна эта девочка!» И меня нашли. Снимали в Ленинграде. На некоторое время я была избавлена от мучительных школьных занятий. Я впервые уехала из Москвы — и попала в сказочный город, где текла огромная река Нева, стояли сфинксы, были Зимний дворец, Казанский собор, широкие площади и нечто волшебное, что называется непонятным словом «Эрмитаж». В этом самом Эрмитаже я чувствовала себя Алисой в Стране чудес. Мы с мамой надевали огромные смешные тапочки и ходили по удивительным залам.
В конце съемочного дня мы с мамой приезжали в гостиницу «Астория», где нам сняли шикарный номер, и ужинали в ресторане. Мраморные колонны, вышколенные официанты, живая музыка и просто сумасшедшие запахи! Было начало 50-х годов, и ленинградцам, пережившим блокаду, потерявшим близких, самое главное было накормить людей. Еда была в этом городе культом. Такого огромного количества кафе, сосисочных, молочных, котлетных, рюмочных, пирожковых, как в Ленинграде, не было нигде. Позже я поняла — это была сверхидея: ешь, блокадный Ленинград, насыщайся. Грандиозно!
Несмотря на то что в детстве я играла на сцене и снималась в кино, стать артисткой не мечтала, потому что росла ужасно закомплексованной. В советские времена считалось правильным быть «как все», а я выделялась: известная на всю страну, при этом отвратительно училась, просто хуже всех — меня ни в пионеры, ни в комсомол не хотели из-за ужасной успеваемости принимать. А в подростковом возрасте начала невероятно быстро расти! Возвышалась над всеми в классе — и над мальчиками, и над девочками. Меня дразнили: «Дылда, дылда!» — и из-за этого я скрючивалась. Для послевоенных детей была очень высокая. Когда в 14 лет доросла до 175 сантиметров, решила, что это катастрофа. И закатила своей бедной маме истерику: «Если вырасту хоть на один сантиметр — повешусь!» Мама страшно переживала, ходила за мной по пятам и всерьез боялась, что я исполню угрозу. А потом сделала мудрый ход — отдала меня на баскетбол, где рост был достоинством, а не недостатком. Там со своими сантиметрами я быстро смирилась. Правда, баскетбол меня не увлек. В последних классах я заболела театром и решила стать артисткой. Мы с мамой часто ходили на спектакли. Особенно обожали Вахтанговский, где я по многу раз пересмотрела все постановки. А поступив в Щукинское училище, начала много читать — днем и ночью, даже зрение из-за этого потеряла. Осел наконец-то захотел напиться и не знал в утолении жажды меры.
Плучек бесился от?ревности
В Театре сатиры чувствую себя аксакалом. Там много молодых и мало тех, кто древнее меня. Я уже перехожу в разряд антиквариата, но мне это нравится! Это мой второй дом — и не менее любимый, чем первый. Пришла я сюда 20-летней девчонкой. После окончания института прикинула, что все меня считают комедийной актрисой (студенткой я уже снялась у Гайдая в «Операции «Ы»...»), и решила не ломать стереотипы. Отправилась на прослушивание, и главный режиссер театра Валентин Николаевич Плучек меня с легкостью взял. Это была грандиозная удача — театр в те годы гремел, а труппа состояла из звезд: Миронов, Папанов, Ширвиндт, Державин, Вера Васильева... Постановки Плучека становились любимыми у зрителей моментально.
Валентин Николаевич был уникальной личностью. В девять лет остался один на свете, рос беспризорником, скитался. Всего добивался сам. В молодости судьба свела его с Маяковским, Лилей Брик и Мейерхольдом. Эти люди его сформировали. Плучек был невероятно эрудирован. Нам, молодым артистам театра, он открыл поэтов Серебряного века, французскую живопись, классическую музыку. Его все слушали раскрыв рот. Но учителем он был жестоким, суровым и требовательным. А молоденьким девушкам с ним приходилось особенно непросто: Плучек влюблялся во всех хорошеньких актрис! Как художник мог себе это позволить. Это его вдохновляло, он подпитывался этими чувствами, эмоциями... И многие не считали зазорным ему на чувства отвечать. А кто-то отказывал. Был период, Плучек приударял и за мной. Нервы трепал капитально — даже с ролей снимал. Мне было трудно, но я держала оборону — все-таки замужняя девушка. К счастью, Плучек быстро понял, что мой брак с Андреевым — это серьезно...
С моим мужем, режиссером и актером Владимиром Андреевым, мы познакомились в костюмерной, куда я пришла, чтобы примерить платье для фильма «Калиф-Аист». Я там играла принцессу, а Андреев — калифа. Встретились глазами. Это была любовь с первого взгляда. Вскоре я стала его женой. Сегодня о нас пишут: «Она встретила своего принца и живет с ним 40 лет». Называют идеальной парой. Конечно, в моей семейной жизни случались и слезы в подушку, но в целом, должна признать, в личной жизни мне невероятно повезло...
Сразу, как только я пришла в Театр сатиры, начались съемки «Кабачка «13 стульев», и меня пригласили на роль пани Катарины. Передачу эту Плучек не терпел, считал пошлой и безвкусной. И еще бесился от ревности из-за того, что артисты его театра работают где-то на стороне. Оценил «Кабачок» положительно Плучек, когда в середине семидесятых в магазинах наступило время тотальной пустоты. Помню, как долго и мучительно я ездила в какой-то магазин и все ждала, когда появится светло-салатовый ковер, который был нужен его супруге. Красила для большей узнаваемости глаза, щеки, губы, рисовала лицо — и вперед!
Конечно, мы, пользуясь популярностью, помогали не только своему боссу, но и очень многим своим близким и дальним знакомым. Добивались мест в детских садах, больницах, домах отдыха. Помогали получить квартиры. Между нами тоже была железная взаимовыручка. Спартак Мишулин долго строил дачу — и она у него тут же сгорела. Даже страховку не успел оформить! Расстроился он страшно — все пришлось начинать с нуля. И мы ездили, играли шефские концерты на предприятиях, где доставали ему блоки, доски, гвозди, шурупы, двери. Как же он радовался!
Была у нас программа творческих вечеров под названием «Оружием смеха», которую создал актер нашего театра Витя Рухманов. С ней мы всю страну вдоль и поперек объездили. Переезды были тяжелые: Братск, Нижневартовск, Владивосток, Алма-Ата. Смена часовых поясов. Иногда в день давали по три-четыре концерта. Уставали смертельно. Зрители за легким развлекательным жанром не видели каторжного труда. Иногда просто падаешь, изнемогаешь, а тебе нужно улыбаться, шутить, быть на высоте. Поддерживали друг друга, как могли, бесконечными розыгрышами.
Страшный год
...Вот такая веселая была жизнь! Вся состояла из ярких зарисовок. Блистательно умел разыгрывать Андрюша Миронов, тонко шутил Анатолий Дмитриевич Папанов... Даже не верится, что их уже нет. Оба ушли в страшном 1987-м. Один за другим... Потрясение...
Не могу слышать, когда о людях говорят в прошедшем времени. Совсем недавно по телевизору смотрела передачу про Андрея. Для журналистов его жизнь и его смерть — благодатный материал... В передаче говорили: «Он был... Он любил...» — а мне все время хотелось возразить: «Это неправда, этого не может быть!» До сих пор это часть меня, моей жизни! В моих воспоминаниях все по-прежнему ярко, остро, физически ощутимо. Помню каждую деталь: как человек садился, закуривал, смеялся — это не уходит, остается. И думаю, что останется до конца. Пока ты сам не уйдешь...
Через два года после смерти Андрюши Таня Егорова, с которой его связывал многолетний роман, уволилась из театра. Через десять лет написала книгу «Андрей Миронов и я». У большинства людей, которые явились персонажами книги, случился шок. Многие после этой книги перестали с Таней общаться, вычеркнули ее из жизни. Но только не я. Ее книжка пусть и резкая, но честная. Мы с Таней много лет дружили. Учились на одном курсе. Она жила на Арбате, в Трубниковском переулке, совсем недалеко от театрального училища, и мы часто после занятий забегали к ней домой. Их роман с Мироновым начинался на моих глазах. Это ерунда, когда говорят, что Таня одна из многих, с кем у Андрея случилась мимолетная интрижка. Таня для него очень много значила и не была проходным вариантом. Я это знаю. До конца дней они были вместе. Андрей в ней нуждался. Ее любовь, такая самоотверженная, такая бескорыстная, такая верная, его очень притягивала. Ну как можно пройти мимо человека, который так любит и ради тебя готов на все?
С Таней мы общаемся до сих пор. Правда, не так часто, как прежде. У нее сейчас свои заботы, интересы, очень хороший муж, семья. Свое женское счастье, которое она выстрадала.
На таможне у меня нашли оружие
Многие артистки рассуждают о том, что материнство и их профессия несовместимы. И что актрисы не должны рожать. Я не вправе никого судить, но абсолютно с этим не согласна. Даже с профессиональной точки зрения артистка должна владеть всей гаммой чувств, а это невозможно, если не познаешь самую сильную и верную любовь — любовь к своему ребенку.
Когда на свет появился мой сын Егор, я была счастлива безмерно. Когда он был маленьким, все дни были как День сурка. Я только и знала, что кормить, кормить и кормить. Молока было много, и к одной груди я прикладывала Егора, а к другой — Сашу, дочку Марианны Вертинской. У?Марианны молоко закончилось через месяц после родов, а у меня его было полно. Вечером Сашку уносили, и я с собой давала еще бутылочку нацеженного молока.
Я вышла на работу быстро — Егору тогда едва исполнилось четыре месяца. С ним мне помогала мама, иначе я бы не справилась. Ведь дома практически только ночевала. Была занята с утра до позднего вечера. В 11:00 в театре начиналась репетиция, днем были съемки «Кабачка», а вечером — спектакль. В результате раньше 23:00 домой не возвращалась. И так 15 лет, пока «Кабачок» не закрыли. Только благодаря бабушке Егор не рос за кулисами. Мама, которая всю жизнь посвящала мне, теперь сконцентрировалась на внуке. К счастью, он, в отличие от меня, непутевой, обожал учиться. В четыре года знал все континенты, моря, океаны, реки и озера. Идея повесить над его детской кроваткой атлас мира принадлежала моей маме. Она же научила его читать. Сын обожал книги, потом с удовольствием ходил в школу. Его стремлением к знаниям мама просто упивалась...
Из-за «Кабачка» приходилось отказываться от многих хороших ролей — очень плотный график работы. А куда-то, где я хотела сыграть, меня не брали, называли маской. Но мне, в отличие от многих артистов, повезло — были хорошие работы в кино. Спасибо режиссеру Глебу Панфилову, у которого снималась в фильме «Тема». Илье Фрэзу, у которого я снималась в двух картинах. И конечно же, Леониду Гайдаю, с которым, к моему счастью, был не один совместный фильм. Мне очень повезло, что из трехсот претенденток на роль Лиды в «Операцию «Ы»...» он выбрал меня. К счастью, его совершенно не смутил мой рост! Александр Демьяненко, который сыграл Шурика, был значительно ниже, но Гайдай хотел работать со мной и нашел выход из положения. Если мы с Сашей стояли в кадре рядом, для меня выкапывали ямку, а в сцене с поцелуем Демьяненко подставляли небольшой стульчик.
Благодаря фильмам Гайдая меня узнал весь Советский Союз, и не только: комедию «Иван Васильевич меняет профессию» купили 32 страны! Артисты, которые там играли, стали часто ездить за границу. Помню, как узнала о своей первой заграничной поездке. Встретила на «Мосфильме» Леню Куравлева, и он мне говорит: «Слушай, старуха, я еду в Югославию, а ты в Швейцарию. Не говори только никому, а то завидовать будут...» Женева, Цюрих, Базель, Альпы... Это просто удар по психике! А магазины! Когда я их увидела, сразу стала считать суточные и экономить. Желания были исключительно по линии вещизма и быта. Привезти подарки Андрееву, маме, сыну. Егору тогда исполнилось четыре года, и он жутко увлекался пистолетами. Пистолеты у него были, как у всех советских детей, — из красной и синей пластмассы. Один, помню, стрелял водой. А я привезла три пистолета из металла. Сделаны они были с поразительной точностью. Меня даже на таможне остановили и просили открыть чемодан — подумали, что перевожу настоящее оружие. Когда увидели, что это детские игрушки, заулыбались...
Блондинка за рулем
Заграничные поездки очень выручали финансово: например, в Чехии побывала на том самом заводе, где производили знаменитый и очень дефицитный в нашей стране хрусталь. Гостеприимные хозяева надарили мне такое количество этого самого хрусталя, что я, сдав в комиссионный, выплатила большую часть долга за машину.
Когда решила сесть за руль, все вокруг были в шоке. Как «пани Катарина», модница с широко распахнутыми глазами, длинными ресницами и маникюром, такая с виду легкомысленная-легкомысленная блондинка, сможет водить машину?! Женщин за рулем в те времена было ох как мало. Единицы! А тут еще такая фифа...
Но в моем случае это был не выпендреж и не прихоть, а вынужденная ситуация. Маленький Егор жил с моей мамой на даче. А там ни магазина, где купить продукты, ни газа — только свет и колонка, качающая воду. Буквально все нужно было возить из Москвы. И я постоянно туда моталась. Однажды поменяла на вокзале пустые газовые баллоны на целые, купила свежий кефир, набрала продуктов, доехала до станции на электричке, сошла. Увидела свой автобус, помчалась, чтобы на него успеть. Носила я каблуки, вот и зацепилась за какой-то камень. Упала, баллоны полетели в одну сторону, кефир — такой в стеклянных бутылках с зелеными крышечками — в другую. Автобус ушел. Мне помогли подняться, я села на лавочку, и знаете, о чем переживала? Не о разбитых в кровь коленях, а что у сына диатез, а я, недобросовестная мать, его без кефира оставила! Финал размышлений был такой: «Все, Наташа, надо покупать машину!»
Я записалась в школу для таксистов. Инструктор мне попался жуткий, разговаривал исключительно матом. Учебная машина как устроена: одни педали у ученика, другие у учителя. Каждый раз, когда инструктор на свои нажимал, страшно рявкал: «Ну?! Что-о?! — Дальше шел мат-перемат. — Если б я не затормозил, сейчас была бы груда железа и море крови!» После каждого такого пассажа зарекалась: «Сегодня последний урок». Но наступало утро, я вставала, одевалась и ехала на занятия. Ответственность перед родными помогла победить панический страх перед управлением машиной, который я испытывала. В итоге экзамен сдала с первого раза и получила права!
Умереть не имела права
Поразительно, насколько в жизни все взаимосвязано. Если бы не травма ноги в шесть лет, из-за которой я играла на сцене в гипсе, ощущая, что всех страшно подвела, во мне не выработалась бы гипертрофированная ответственность — одна из моих главных черт. С одной стороны, она доставляет мне массу беспокойства, с другой — я должна признать: не раз она мне очень помогала. Например, именно благодаря ей в критический период жизни я восстановилась после сложнейшей операции.
Середина девяностых. Снимаюсь в фильме Анатолия Эйрамджана «Импотент». Это удача — кино почти нет, а мы шикуем, съемки проходят в Эмиратах, Майами, Турции. Загораем, купаемся, изучаем заморские страны и параллельно работаем в приятной компании: Люба Полищук, Таня Догилева, Миша Державин, Боря Щербаков...
А перед самым озвучанием со мной случилась беда. Я серьезно заболела, потребовалась срочная операция на щитовидке. Еще вчера загорала на шикарном курорте — и вдруг лежу на операционном столе... Меня буквально разрезали от уха до уха, пострадали связки, пропал голос, едва могла сипеть. Андреев был в ужасе, страшно за меня переживал, но старался виду не показывать и всячески меня подбадривал. Врачи нас не обнадеживали: не было и разговора о том, что я когда-нибудь до конца оправлюсь и уж тем более смогу озвучить свою героиню. Тогда я привела Эйрамджану замечательную артистку, голос которой был очень похож на мой. Но он сказал: «Нет, Наташа, буду ждать тебя». Пыталась объяснить, что это его желание абсурдно, но он стоял на своем.
Также моего восстановления мужественно ждала Ольга Аросева. Мы с ней только что сыграли премьеру антрепризного спектакля «Нет ли у вас другого глобуса?». А тут моя операция. Это же катастрофа! Ведь антреприза — в первую очередь коммерция. В постановку вложены большие деньги, которые нужно отрабатывать. И мы в соответствии с контрактами должны ездить по разным городам. Но Ольга Александровна сказала продюсеру и режиссеру: «Я отказываюсь вводить другую актрису! Дождусь Наташу». Те рвали на себе волосы. Спектакль не играли восемь месяцев!
В такой ситуации я просто не имела права лечь, сложить лапки и умереть. Оставалось одно — приложить все усилия, чтобы восстановить голос. Долго и упорно я ходила на занятия, работала, делала специальные упражнения. То, что меня ждут, было очень важно. Я не могла подвести! Шла через невозможное. Через неверие, что в моей жизни может что-то исправиться. Ведь даже не надеялась, что когда-нибудь с перерезанной связкой заговорю. Это был мощный стимул для возвращения не только к профессии, но и к жизни.
Плевать на разницу в возрасте!
А еще стимул — это, конечно, любовь родных и любовь к родным. Семья для любого человека — колоссальная поддержка. Если у меня бывали какие-то печали, то я всегда смотрела на сына, и его радости, успехи и достижения перекрывали мои проблемы.
После института мой сын служил дипломатом в Германии. Уехал в Берлин с первой женой, там у них родился Алеша, мой внук. Изредка я бывала у них в гостях. Чаще всего перед Рождеством, когда в Европе невероятно красиво. Конечно, родные хотели мне это великолепие показать. А Леша, как на беду, в это время обычно был простужен: насморк, температура. Но родителей это не останавливало, они надевали ему шапку, теплую курточку и тащили за собой, объясняя: «Потерпи, бабушка приехала ненадолго, и надо все успеть ей показать!» И он, хоть и вид имел жалкий, терпел. Алешку я жалела. Из этой жалости у меня к нему родилась безумная любовь, которая с каждым днем все сильнее. Когда сегодня подросший 16-летний внук смотрит на меня своими синими глазами, я таю.
Говорят, внуков любят какой-то особенной любовью. Так оно и есть. У меня еще двое внуков — Лиза и Коля. Но они совсем маленькие...
К сожалению, мы с Алешей видимся не так часто. Виной тому обстоятельства. Когда внуку было десять, его родители разошлись. Я страшно переживала, но не считала, что вправе вмешиваться. Сын вернулся в Москву, его бывшая жена с Лешей — в Петербург, откуда она родом. По внуку я скучаю. Веду беседы о том, что неплохо бы ему переехать в Москву, где живем мы с дедом и его отец и где априори гораздо больше возможностей, чем в Северной столице. Но Алеша меня не слушает. К счастью, жизнь в разных городах нас с ним не разъединяет. Мы постоянно общаемся, все время на телефоне. Он часто приезжает сюда. А когда мне невмоготу, я сама покупаю билеты на «Сапсан» и мчусь к Алеше.
Нам интересно общаться друг с другом. Я рассказываю ему о театре, он мне о рэпе. Дело в том, что в последнее время он очень увлечен этим течением в музыке. Сам его исполняет, организует концерты. Я рэп не понимаю, но уважаю интересы внука. Однажды даже помогла организовать его первый концерт в Питере, который состоялся в ноябре прошлого года. Внук попросил меня во время гастролей Театра сатиры в Саратове встретиться с несколькими местными рэперами и провести переговоры по поводу их выступления в Петербурге. Я это сделала, и Алешка меня очень благодарил.
У нас с внуком общие интересы, свои секреты и даже развлечения. Например, когда он в Москве, мы обожаем рвануть куда-нибудь на автомобиле. Надеваем джинсы, я сажусь за руль, Леша рядом, и мчимся куда глаза глядят. Плевать на разницу в возрасте!
Многие артистки предпочитают, чтобы внуки называли их по имени, а я настаиваю на обращении «бабушка». Прекрасно себя в этом качестве чувствую. Не пытаюсь молодиться. Нет ничего страшнее стареющей «барби». Не обманываю ни себя, ни окружающих. Не делаю пластических операций. Донашиваю свое лицо.
2012 год
0
66.00
