Раньше вы играли в кино лиричных, возвышенных, в чем-то трагичных героинь — Анну Тимирёву в «Адмирале», Надю из сиквела «Иронии судьбы», Каренину. Анна из «Опасной близости» совсем не такая — она более строгая, возможно, где-то властолюбивая. Как будто на смену мечтательницам из ранних фильмов пришли суровые женщины, которые многое понимают про жизнь. В вашем творчестве начался новый этап?
Я была совсем юной, когда начала сниматься в кино. И первые героини — наверное, из-за моих щечек и ямочек — действительно были нежными и, возможно, инфантильными. Но я себя такой даже в 16 лет не чувствовала. И во многом мое стремительное взросление определено поступлением на курс Льва Додина. В первый же год мы начали работу над будущим выпускным спектаклем по роману Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» (роман-эпопея о Великой Отечественной войне. —Прим. ред.). Кто читал эту книгу, поймут, что мои студенческие годы были далеки от романтики. Как и первые работы на сцене. Кроме того, во время учебы в нас развивали дисциплину, эрудированность, содержательность, серьезное отношение к работе и требовательность к себе. Поэтому я не особо ощущаю роль Анны в «Опасной близости» как какой-то новый этап. Я становлюсь старше — и героини становятся старше.
Анна в «Опасной близости» — уже не очередная подружка главного героя, а успешная, умная женщина, руководитель клиники пластической хирургии. И да, места романтике в ее жизни нет. Главные ее «маяки» — карьера, семья, клиника. Но в один день все рушится.
В одном из интервью вы говорили, что ориентируетесь в первую очередь на интересных режиссеров и небанальные сценарии. Чем вас покорила «Опасная близость»?
Сценарий предложил мой друг-режиссер Иван Китаев. Он человек в лучшем смысле театральный, ученик Марка Захарова. Иван хорошо знает театральных артистов и умеет с ними сотрудничать. Мы уже работали вместе в проекте «Без правил». Это было для меня настоящим наслаждением, и я ждала новой истории.
Когда увидела первые смонтированные сцены «Опасной близости», поняла, что у нас складывается отличная, динамичная драма. Моя героиня Анна, как ей кажется, состоялась во всем: талантливый руководитель и пластический хирург, любящая и любимая мать, жена и дочь. Ее семью смело можно назвать безупречной, но страшная авария рушит эту фальшивую картинку и обнаруживает совсем другую реальность: огромное недопонимание, уязвимость, одиночество, измены, обман.
За рубежом, а в последние годы и в России, стриминги как будто всё сильнее оттесняют то кино, которое показывают в кинотеатре. И многие алармисты предрекают ему скорую смерть. Вы в последние годы тоже стали чаще появляться в проектах для платформ — «Цикады», «Без правил», теперь «Опасная близость». Не скучаете по большим экранам?
Я тоже вижу эту тенденцию, но мне кажется, что зрители подустали от сериалов. Сама я больше люблю полные метры, где за два часа экранного времени видишь полноценную историю, успеваешь сформулировать для себя высказывание режиссера, увлечься визуальной концепцией оператора и художников, разглядеть актерскую работу. Прихожу в зал, отключаю телефон и на полтора-два часа погружаюсь в действие. Есть люди, которые «смотрят кино спиной», пока что-то делают по дому. Я так не могу. И мне сложно жить в ожидании новой серии — смотрю, только когда выйдет все целиком.
Да, хочется вернуться к полнометражным картинам. Мне сейчас такие предложения интереснее, и их больше, чем было несколько лет назад. Причем часто это довольно любопытные фильмы — как авторские, так и зрительские. В прошлом году я ездила на фестиваль «Короче» в Калининград и узнала много новых интересных режиссеров, новых имен. Было бы здорово, если бы эти имена звучали не только в сериалах, но и в полных метрах.
Но театр в вашей жизни все равно играет куда большую роль по сравнению с кино. Как так сложилось?
Я несравнимо больше люблю театр, потому что там артист куда более важен. В кино работа актера — лишь незначительная часть успеха картины. Бывает, что там играют блистательные артисты, которые честно и прекрасно работают, а фильм все равно проваливается. На сцене режиссура, безусловно, основа основ, но когда актер остается наедине со зрителем, проводником и главным творцом становится он. Если актер действительно умеет вести за собой зрителя, от этого невозможно оторвать взгляд. Вот это ощущение, когда понимаешь, что можешь управлять дыханием в зале, что зал дышит с тобой — невероятное. Кино это все-таки не живое искусство, а театр — живое. В кино зрителя легко обмануть, а в театре — никак. Зато в кино нужно быть максимально мобилизованным, уметь за секунду вскочить в любые обстоятельства и существовать в них убедительно. Ты в одной сцене хохочешь, во второй рыдаешь, в третьей ты уставшая, а в четвертой излучаешь энергию. Сначала нужно сыграть сцену из двенадцатой серии, а через час — из первой. Кино требует феноменальной включенности. А игра в театре — это гармоничный процесс, когда проживаешь историю от начала до конца, без дублей, без права на ошибку. Это результат репетиций, глубокого анализа и погружения в роль. Многие боятся сцены, а я от нее кайфую. Там я могу широко и ярко выражать себя, на многое влиять, обмениваться энергией с партнерами и залом.
В вашем театральном репертуаре преимущественно спектакли по классическим текстам. И разыгрываются они вполне традиционно. Экспериментальных постановок как будто на порядок меньше. Почему вы предпочитаете классический театр?
Додина тоже когда-то можно было назвать экспериментатором, и Могучего, и Бутусова. Дело же не в форме, а в содержании. Чехова можно поставить по-разному, сложность в том, чтобы поставить Чехова хорошо. Многие во главу угла ставят задачу сделать так, как никто еще не делал, чем-то удивить, дать современное прочтение. Сегодня часто есть «как» и совершенно непонятно «о чем». Иногда эксперименты бывают очень талантливыми, но это не такое частое явление. Мне кажется, любой хороший режиссер сначала должен попробовать себя именно в традиции русской психологической школы, а уже потом идти дальше, в новые формы и эксперименты. Это база, как для музыкантов — гаммы, а для танцоров — классический станок.
А современным постдраматическим театром вы интересуетесь?
Я люблю современный театр. И вообще, я достаточно благодарный зритель, но требовательный. Не ухожу, если мне не нравится фильм или спектакль. Досматриваю и пытаюсь понять, что хотел сказать режиссер. Я совершенно не ханжа и к любому театру отношусь хорошо, если постановка сделана талантливо и содержательно. Люблю ходить в небольшие негосударственные театры. Открывать для себя новые имена. И совершенно неважно, что в постановке минимум выразительных средств: если работа серьезная, наполнена смыслом, энергией и талантом артистов, то это большое удовольствие.
Не могу не спросить о Малом драматическом театре, в котором вы играете, и о вашем художественном руководителе Льве Додине. Сейчас его персоналистский подход к управлению театром как будто считается неправильным (скептики скажут: «секта»). С другой стороны, в театре, кажется, сложно работать без яркого лидера. Вы провели рядом с Додиным много лет. Как вы считаете, какие недостатки и преимущества есть у такого подхода?
Я не знаю другого способа, и мне он кажется единственно верным. Да, это театр (МДТ в Санкт-Петербурге. — Прим. ред.), где есть безусловный лидер. Да, ему подчинено все, но во имя большого искусства. Знаете, буквально на днях у нас был очередной сбор труппы. И как вы думаете, о чем мы там говорили? О принципах духовности, о той культуре, которую мы пытаемся нести.
Дисциплина в нашем театре — это основа. Именно в требовательности и безусловном уважении к режиссеру и каждому участнику процесса в театре, мне кажется, и рождается что-то настоящее, высокое. Задача в том, чтобы поднять зрителя к нам, а не опускаться на уровень площадного искусства. Мы делаем нечто большее, чем просто выходим в семь часов вечера развлекать зрителей: говорим на важные, сложные, вечные темы и пытаемся размышлять об этом вместе со зрителем. Поэтому от нас требуется большая включенность и невероятная требовательность к себе. Это та планка, которую мы не можем опустить. И если вдруг качество спектаклей снижается, нас моментально собирают и назначают репетиции. В театре мы искренне говорим о неком служении и относимся к профессии как к предназначению. Кому-то это может показаться атавизмом или чем-то забавным, но не нам.
Возвращаясь к кино: у вас не возникало желания сыграть в международном проекте? Особенно учитывая последние успехи, скажем, Юры Борисова.
У меня был опыт работы в европейских проектах, это очень интересно! Я хорошо знаю английский и немецкий. С удовольствием поучаствовала бы в международном проекте и сейчас. Мне, правда, казалось, что теперь это стало сложно. Но последние невероятные оскароносные события с участием наших коллег говорят об обратном.
Вы с оптимизмом смотрите на будущее искусства в России? Кажется, сегодня оно переживает стадию перелома и находится в поиске нового языка для разговора о реальности.
Мне кажется, самое важное — двигаться не вверх, а вглубь. Меня пугает посредственность. Сейчас актерской профессии можно научиться на каких-нибудь курсах, окончить их и искренне считать себя артистом. Многие профессиональные качества кажутся неважными. Чтобы артист был в хорошей форме, он должен постоянно заниматься собой. И речь не только о теле как инструменте выразительности, но и о духовном развитии, эрудированности, насмотренности, начитанности. Это бесконечный процесс. То, что этого часто не хватает, совсем не вызывает у меня оптимизма. А если говорить в целом, то я стараюсь относиться к жизни позитивно, несмотря на все ее безумие, хаос и ощущение бездны под ногами. Каждый раз, поддаваясь унынию и хандре, я понимаю, что это путь в никуда. И выдергиваю себя, и пытаюсь радоваться всему — тому, что солнце встало, что наступил новый день, что пора идти будить детей. Это уже немало.
0
240.00
