Слово «перестройка» впервые прозвучало 8 апреля 1986 года в ходе поездки Михаила Горбачева в Тольятти и общения генсека с народом
Ровно 30 лет назад мы впервые услышали слово «перестройка». Это случилось 8 апреля 1986 года в ходе поездки Михаила Горбачева в Тольятти и общения генсека с народом. Историки, конечно, могут меня поправить, напомнив, что новый термин в мягком горбачевском говорке вынырнул месяцем раньше, в докладе ХХVII съезду КПСС. Но там он касался таких скучных материй, как работа с партийными кадрами, и потому пролетел у масс мимо ушей. Именно в Тольятти слово «перестройка» стало магическим. Оно обозначило всему миру новый политический курс в стране и зацепило за живое советского обывателя. О значимости события говорила и изданная по горячим следам брошюра с тольяттинской речью Михаила Сергеевича «Быстрее перестраиваться, действовать по-новому».
Итак, в начале было слово. Точнее, много новых, энергично бренчащих слов: ускорение, гласность, демократизация, социалистическое самоуправление, новое мышление, интенсификация, повышение эффективности и качества, техническое перевооружение... Извлеченные из пыльных газетных подшивок, все эти трескучие сочетания выглядят сегодня наивно и жалко, как выцветшие бумажные цветы на погосте. Нам с расстояния в 30 лет очевидна вся тщетность поисков того волшебного слова, что превратит воду в вино, а несвободу — в свободу. Мы-то с вами знаем, что слова — пыль.
Всего через пару недель после тольяттинской речи взорвется чернобыльский реактор. А потом пойдет ко дну «Адмирал Нахимов», унося 423 души, и два поезда сгорят с пассажирами под Уфой в огромном костре. И Карабах полыхнет, и Фергана. И рухнет Спитак, будто мало своих, рукотворных землетрясений. И юный охальник Руст посмеется над могучей военной державой, приземлившись на самолетике у стен Кремля. И, словно льдины, станут откалываться куски огромной страны, круша судьбы и надежды.
Такое впечатление, что, затеяв перестройку, строители во главе с прорабом невзначай изъяли из державного здания стержень — пусть допотопный, заржавленный, но как-то скреплявший до сей поры территории и народы. Новая же несущая конструкция никак не материализуется из слов и заклинаний, вот все и сыплется. Вышло ли это нечаянно, или специально так задумывалось? На сей счет и спустя 30-летие единого мнения нет. Вот и недавний юбилей «отца перестройки» только подлил масла в огонь. Опросы показали примерное равенство тех, кто видит в Горбачеве чеховского злоумышленника, свинтившего гайку с рельсов по недомыслию, и тех, кто произвел его в злодея, с юности мечтавшего извести социализм под корень.
Ну уж нет, на мудреца-злодея Михаил Сергеевич точно не тянет. Вспомним все тот же апрель 1986-го, Тольятти, нашумевшее горбачевское заявление: ВАЗ должен стать законодателем мод в мировом автопроме. Хотеть не вредно. Но ведь уже тогда ученые и советники открыли глаза руководителю, возжелавшему увидеть хотя бы близкую к реальности картину отечественной экономики: технологическое и научно-промышленное отставание СССР от развитых индустриальных держав составляет полтора-два десятилетия. Как же их вдруг обогнать, по какой обочине?
Или все эти бесконечные ссылки на ветхозаветные ленинские слова, хотя речь идет о тяжелейших проблемах конца ХХ века. Страна рушится, а они с соратниками перелопачивают тома партийных книжек и радуются, как дети, найдя подходящую цитатку: как же, мы на верном пути к социализму с человеческим лицом, не сбились дороги!
И образование, и жизненный, и аппаратный опыт мало помогали в перестроечных делах. Горбачев метался в поисках заветной формулы — от Ленина с Марксом к еврокоммунистам и социалистам, от нэпа к пражской весне. Тогдашний госсекретарь США Джеймс Бейкер рассказывал, как на переговорах по проблемам разоружения советский лидер вдруг отклонился от темы, свернув разговор к экономике, и несколько часов кряду задавал ему общие, ученические вопросы о законах свободного рынка. Такая вот любознательность. Не самое плохое качество — как и мечтательность, восторженность, идеализм. По-человечески они понятны и в чем-то даже симпатичны, но по-государственному... Они оборачиваются болтовней и крахом основ.
Антиалкогольная кампания, каждой семье отдельная квартира к 2000 году, взлет НТТМ (научно-техническое творчество молодежи) и дискуссионных клубов, телепрограмма «Взгляд» с невиданных масштабов аудиторией, вареные джинсы от кооператоров, реабилитация Бухарина, видный идеолог перестройки Александр Яковлев на концерте «Наутилуса» и «Скорпионс» в Кремле. Во всей этой сумятице никак не угадывалось главное, ключевое усилие, не виделась цель. Кстати, как легко нам продолжить этот словесный ряд из дня сегодняшнего: импортозамещение, деофшоризация, антисанкции, битва с коррупцией, национальная гвардия, Депардье и Рой Джонс с российскими паспортами...
«Перемен требуют наши сердца...». Признаем: Горбачев в 1980-х оказался, как никто из российских самодержцев и лидеров, близок к народу. Он сходился с каждым из нас в главном ощущении: так дальше жить нельзя. Почему к беспощадной мысли пришел вдруг небожитель, член Политбюро, до конца дней обеспеченный вполне комфортной жизнью? Говорят, он понял это в поездке по Канаде, где знакомился с фермерскими хозяйствами и прочими сторонами загнивающего капитализма. Самый молодой в советском руководстве, не потерявший еще способности изумляться, сравнивать и видеть очевидное, Горбачев был в шоке. А что, вполне убедительная версия. Вот и Марина Влади вспоминает: когда Высоцкий впервые оказался за границей, в Западном Берлине, и увидел колбасное изобилие в витринах, его буквально вывернуло наизнанку. Тот же шок, только форма выражения другая.
Впрочем, за ощущением тупика не обязательно надо было отправляться за пределы Родины. К примеру, у меня, начинающего репортера, оно возникло на вокзале в Чите, куда прибыл спецпоезд с дорогим Леонидом Ильичом. До сих пор помню, как Брежнев трудно спустился на перрон, огляделся и... зашаркал прочь от встречающих, в противоположную сторону. Местное начальство и статные передовички с хлебом-солью опешили, потом встрепенулись и бросились вдогонку. Догнали, бочком, по краю перрона, обежали вождя и встретили его, запыхавшись, у последнего вагона.
Да, так жить нельзя. Редкий случай в отечественной истории: верхи и низы безоговорочно сошлись во мнении. Именно поэтому брошенное в толпу слово «перестройка» не прошумело по верхам, а вызвало глубокие, тектонические сдвиги. Столь разрушительные, что надолго погребли под собой и очевидные завоевания, и здравые идеи, и вполне пристойные понятия вроде демократии, гласности, свободы, надолго сделав их в России ругательными.
«Paroles, paroles, paroles...». Старая песенка, где Далида под вкрадчивое мурлыкание Алена Делона учит легковерных девушек не доверяться этим сладким словам-словам-словам... Вроде бы лирика, а вполне годится в качестве политического назидания. Опасайтесь ярких слов, вскрывающих томящиеся в невнятной весенней истоме души с легкостью консервного ножа! Способных в одно историческое мгновение изменить уклад и быт, духовные и моральные ориентиры в огромной стране. А заодно и ее государственные границы, и даже глобальное мировое устройство.
Сегодня, задним числом, легко упрекнуть объявившего перестройку Горбачева в полном отсутствии стратегического плана, в шараханиях от лозунга к лозунгу. В том, что путь из тупика он искал там, где посветлее, — под фонарем социализма. И в том, как бездарно промотал бесценный капитал — общенародный энтузиазм и поддержку миллионов сограждан. И это будут справедливые упреки. Но почему-то, когда вспоминается та весна 1986-го и еще несколько перестроечных лет, возникает щемящее желание вернуться туда и попробовать сделать еще одну попытку. Как в «Сталкере».
Странное дело, тогда государство рушилось, земля уходила из-под ног, но внутри оставалась надежда и даже убеждение: ничего, справимся, вырулим, залечим раны и еще успеем пожить в обновленной — перестроенной — стране. Не знаю, как вам, а мне этой убежденности очень не хватает сегодня.
1.0
17.60
