ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Oct. 8, 2015

Когда впоследствии Крамаров, комик по амплуа, заставлял только что смеявшегося над его героем зрителя моментально стать серьёзным и растрогаться, то почти всегда – в те моменты, когда играл обиду. Например, в «Джентльменах удачи»: крамаровский Косой встречает друга по детскому дому, ставшего инженером, а Доцент раскрывает тому тайну его бывшего приятеля – дескать, вор он. Помните сцену в электричке и слова Косого? «Зачем ты при Мишке? Он видал какой? Не то что мы…» И – слёзы на щеке. Как только человек, роль которого исполнял Крамаров, оказывался униженным и оскорблённым, в игре актёра возникала глубина не меньше чаплиновской. Потому что битый жизнью человек особенно чувствителен к возможности быть опять побитым.

Но с ним, рано узнавшим, что такое беда, и всё-таки не опрокинутым ею, происходит, по слову того же Пастернака, «как крылья, отрастали беды и отделяли от земли». На юношеских фотографиях у Савелия ясный, умный и немного дерзкий взгляд. Позднее, в картине Георгия Данелии «Мимино», персонажу Крамарова скажут: «У тебя хорошие глаза», и это будет шуткой на грани фола. Глаза мечтателя, знающего, что его мечты имеют полное право сбыться, потому что ничего другого у него нет. Осуществлённая мечта – это и те самые крылья, и одновременно защита. Стать актёром известным (а кто хочет быть актёром, никому не ведомым?) – это и по сию пору лотерейный билет с самым крупным выигрышем, это картбланш и всяческая броня, а пятьдесят лет назад, да в Советском Союзе с его иерархиями, – особенно. К тому же талант у Савы был, и задвигать его парень не собирался. Физический недостаток, как оказалось, ни минуты ему не мешал, наоборот – помог. Косой глаз Крамарова – важная деталь, его визитная карточка, как нос Тото, зубы Фернанделя или крутые бёдра Софи Лорен.

Александр Левенбук, актёр, режиссёр: «Жена Лившица (эстрадного актёра, коллеги Левенбука по «Радионяне». – Ред.) была офтальмологом, она открыла в Америке свой кабинет. Савелий пришёл к ней на приём, и она предложила ему подрезать глазную мышцу, чтобы исправить косоглазие. Но Сава вскричал: «Ты что! Это мой хлеб!» Впрочем, потом всё-таки сделал операцию».

Но ведь долго жил и играл так, будучи, кстати сказать, весьма обаятельным. Умный актёр не только привлекательную часть своей внешности, но и неудачную её деталь обыграет. К тому же сложная задача – косой глаз – давала преимущества. Как должен ощущать себя человек с таким дефектом перед объективом кинокамеры? Он вынужден продумывать каждый взгляд, каждый поворот головы, просчитывать мимику, всякое движение. Постоянная дисциплина, не отпускающая ни на минуту, не дающая расслабиться, будет лежать в основе его игры. Игра и математический расчёт, стихия и точность. Полёт стрелы, вроде бы вольной, но всегда попадающей в цель.

А кто из актёров наиболее несвободен от ежесекундного самоконтроля? Кто постоянно должен помнить о зрителе, о его реакции? Кто больше всего на свете боится, что глухое молчание будет ему ответом от публики? Да, это клоун. Прирождённый комик, и природа расщедрилась неслыханно: на тебе, Сава, такой «недостаток», чтобы ты на сцене или перед камерой постоянно думал о нём и о том, что и как ты делаешь. Чтобы помнил о зрителе. А лиричностью, задумчивостью, трогательностью ты и так роль наполнишь, ты же клоун, а чувствительнее, нежнее клоуна, актёра не бывает.

«Лёгкое дыхание»

Виктория Токарева, писатель, сценарист:

«Джентльмены» стали первым фильмом, где Савелию поручили одну из центральных ролей. Косого мы с Данелией писали для него, хотя потом возник и другой вариант: пригласить Мишу Кононова. Но на пробах к картине тот был таким достоверным, как будто вчера вышел из тюрьмы, а мы сочинили историю, похожую на сказку, историю дурацкую, не глупую – дурацкую. Это немножко клоунада, поэтому туда годился только клоун, каким и был Крамаров по внутреннему посылу.

Когда он пробовался в фильм, очень нервничал, что его не возьмут. Но к концу нашей работы повёл себя некрасиво. Мы должны были снимать последнюю сцену – ту, где встречаются настоящий доцент и мнимый, а потом вся компания, которую играли Крамаров, Вицин и Муратов, убегала вдаль. Предстояло ехать за город. Машина, в которой уже было несколько человек из киногруппы, заехала за Крамаровым. Он вышел из подъезда, с термосом подмышкой, и вдруг сказал нам: «Завезите меня в больницу, мне надо прогреть ухо». Я удивилась: «Савелий, какое ухо? Твоя больница – на другом конце Москвы. Ты хочешь, чтобы мы потеряли три часа?» Он заупрямился: «А я могу вообще на работу не выходить − у меня бюллетень. У меня ухо болит». Мы повезли его в больницу и ждали, пока он прогреет ухо, а на натуре томилась съёмочная группа вместе с режиссёром. Крамаров вернулся и сел в машину, я с ним не разговаривала. Он заволновался, робко спросил: «Вам не дует? Может, закрыть окно?» Я его послала куда подальше. Несколько минут ехали молча. Потом я повернулась к нему: «Савелий, помнишь, как ты хотел получить эту роль? А сейчас, когда съёмки заканчиваются, диктуешь свои правила». Он расстроился, сник. Крамаров ведь мечтал о продолжении картины, звонил мне: «Напишите вторую серию, я вам любое лекарство достану». Я отвечала: «Мне двадцать восемь лет, и я не болею».

Но вообще, в нём не было подлости, наглости. Как в его персонаже Косом. Косой – он очаровательный, он ребёнок».

Наверное, Крамарову, когда-то косенькому мальчику, бедному сироте, затёртому и забитому жизнью по макушку, теперь так хотелось почувствовать себя центром внимания! Чтобы с ним носились и нянчились. (Это ужасно обидно: всегда только самому о себе думать.) Чтобы явившийся и на его улицу праздник развернулся вовсю. Ведь сиротство Савелия никуда с приходом ролей и узнаваемости не делось, сиротство по сути, когда за человеком – никого. Ветер и темнота. (Может, потому Крамаров так стремился жить вперёд, не останавливаясь, не тормозя? Остановиться – значит оглянуться…) Нет, надменности, ощущения собственной значимости в Савелии не было. Тем более что в то же время, о котором речь, дома у его коллеги Георгия Вицина происходили порой удивительные вещи.

Наталья Вицина, художник: «Крамаров приходил к нам в гости и всегда приносил с собой тетрадочку, в которую записывал… папины уроки. Да, будучи его партнёром по фильму и не первый год снимаясь в кино, он хотел учиться у папы. Спрашивал, как преподавали в Школе-студии МХАТ, как играли те великие театральные актёры, с которыми отец выходил на сцену. Дома Савелий готовился к занятиям, потом показывал папе этюды. Мама предлагала ему выпить чаю,он шёл на кухню, после чего возвращался на «урок». Просил давать ему задания. «Может, мне басню выучить?» Папа смеялся, он не мог серьёзно это воспринимать, но его «ученик» не сдавался.

У Крамарова вообще была особенность по-детски, подробно расспрашивать о чём-либо, и казалось – разыгрывает. А когда я понимала, что он по-настоящему заинтересован, то возникало такое расположение к нему!.. Савелий старался узнать какие-то секреты, которые помогли бы ему жить. И этим отличался от моего папы: если тот принимал жизнь как она есть и был неприхотлив, то Крамаров производил впечатление человека, который хочет, чтобы всё было устроено как можно более рационально. Отсюда его повышенное внимание к здоровью. Например, угостить его было трудно: обязательно спрашивал, откуда продукты. «А молоко вы на рынке покупаете? Я пью только с рынка». Знаю, что он просил привозить ему на съёмки питьевую воду».

Георгий Данелия, режиссёр: «В работе Крамаров был дисциплинированным, никогда на съёмки не опаздывал, приходил подготовленным – у него всё было отрепетировано. Если требовалась импровизация, приходилось с ним бороться. Он и в жизни был прагматичным, не актёром-гулякой. Не пил, не курил. Если мы долго снимали в помещении, в какой-то момент просил проветрить».

Телесное благополучие было для Крамарова категорией сакральной, как для многих, кто рано потерял родителей, кто сам перенёс тяжёлую болезнь (у юного Савы был туберкулёз). Тот, кто с нежного возраста знает, как уязвим и смертен человек, либо начинает воспринимать своё существование с непоколебимым спокойствием, либо – с трепетом. Повредить телу, как и духу, для них катастрофа. А если ещё небеса наделили талантом, то никак нельзя собой пренебрегать. Поэтому всё, что позволяет держать форму и сохранять «лёгкое дыхание», для таких людей хорошо.

Георгий Данелия: «Савелий был человеком с налаженной жизнью. Умел и деньги заработать, и машину купить, и квартиру».

Мильон прелестниц

Его искреннее желание быть благополучным сочетало в себе удивительную наивность и умение ставить паруса по ветру. Недаром персонажи Крамарова чаще всего пройдохи и простаки в одном флаконе. Они видят свою удачу, но так смешно бегают за ней, так молотят воздух руками и ловят ветер ртом, что удача, казалось бы, не может не ускользнуть от них, но, будучи дамой милосердной, всё-таки даётся им в объятия. Вот и Савелий, настояв, чтобы его на казённой машине отвезли в больницу на прогревание (как будто роли Косого, подарка для комика, было мало), тем самым едва не подпортил себе репутацию. Но в итогеничего страшного не произошло, Данелия задействовал Крамарова и в других своих картинах.

То, что идёт от нежного сердца, – в минус не засчитывается. Особенно если это – театр в жизни, гротеск в повседневности. Иные крамаровские попытки жить хорошо тянут на сценку в комедии. Вот по огромному блату Савелий достал себе в почти безлошадной стране аж «Фольксваген» и, как рассказывают, любил подъезжать на нём к магазину «Лейпциг», куда наведывалась имеющая какой-никакой вкус к хорошей жизни публика. С непринуждённым видом Крамаров стоял возле своего четырёхколёсного сокровища и крутил на пальце ключи от него. Направлявшиеся в большой советско-немецкий «бутик» модные девицы «лорнировали» прохлаждавшегося возле сказочной иномарки актёра, уже известного, но ещё не достигшего той популярности, которая потом могла бы запросто смести крамаровскую машину вместе с ним самим. Что он получал там, у магазина? Восторженные взгляды девушек? Так вот тебе, внешне не Алену Делону, в комплекте со славой зачарованное внимание мильонов прелестниц, некоторых, красавиц и умниц, – особливо.

Александр Левенбук: «Он же был весёлый, с юмором, обаятельный, одевался со вкусом, да ещё всенародный любимец, а слава – это такая вещь, которая притягивает. Моя первая жена, манекенщица из самых известных в ту пору, свидетельствовала, что Савелий многим нравился. И женщины его любили, и он их».

Виктория Токарева: «В первый раз я встретила Крамарова на Рижском взморье, на пляже. Я была никакая не Виктория Токарева, а просто молодая и привлекательная девушка. И, бросив на меня взгляд, он сказал мне: «Мы пойдём с тобой в «Лидо», только после, а не до» («Лидо» − в то время знаменитый ресторан в Юрмале. – Ред.). Я не собиралась идти с ним в ресторан, и вообще я была замужем. Собравшись искупаться, Савелий объявил мне: «Перспективка на дакрон». То есть я, незнакомая ему молодая женщина, должна была присматривать за его брюками из дакрона, модного тогда материала. Я хохотала, и он хохотал. Крамаров хотел, чтобы вокруг него было шумно, весело, – исподволь был занят своей комедийной маской.

Успехом у женщин он пользовался. На банкете по поводу выхода на экраны «Афони», где снимался Савелий, он сидел с девчонкой лет двадцати четырёх, хорошенькой, вертлявенькой и, видимо, мечтавшей выйти за него замуж, настолько она была вся… как таблетка – бери и глотай. Он нравился женщинам, потому что был известен, а женщин это притягивает. В то же время Крамаров казался им лёгкой добычей, потому что был некрасивый. Но дамы ошибались: Савелий не испытывал никаких комплексов по поводу своей внешности. И был он не таким уж некрасивым, а даже с шармом».

«Как ты здесь?»

Георгий Данелия: «Картину «Афоня» мы снимали в Ярославле. В главной роли был Леонид Куравлёв, довольно популярный уже. Люди сбегались посмотреть на него и мешали нам работать. Потом приехал Евгений Леонов, которого я считал самым известным актёром в то время, и количество любопытных увеличилось в разы. А потом появился Крамаров – и мы вообще не смогли работать: он как магнит притягивал публику. Да, его не приглашали на драматические роли. Потому что драматических актёров было триста сорок, а комедийных, на мой взгляд, всего четверо: Крамаров, Мкртчян, Леонов и Никулин».

Александр Левенбук: «Иногда говорят, что Савелий, мол, хотел играть высокую драматургию, а ему давали роли разных придурков. Когда слышу подобные высказывания, мне в голову приходят нецензурные выражения. Чушь это полная! Чтобы популярнейший комик расстался со славой, которая для артиста – наркотик?! На что Крамаров мог рассчитывать в плане «серьёзных ролей»? Если бы он только захотел попробовать себя в ином амплуа, думаю, театры бы ему не отказали. Но Савелий прекрасно знал свои возможности, знал, что у него есть своя ниша, достаточно узкая, но яркая, в которой он – хозяин. Комик ведь редчайшее амплуа. Крамаров панически боялся оказаться на экране несмешным, а всё остальное, полагаю, его в профессии интересовало меньше. Так что его актёрская судьба складывалась замечательно.

Но у Савелия образовались здесь сложности, о которых мало кто знал. Он, будучи шутником и весельчаком, оставался человеком закрытым, поэтому я даже не знал, например, что он еврей, пока Крамаров не собрался уезжать из страны. А решился он на это по религиозным соображениям: стал ходить в синагогу, соблюдать кошер и Шаббат. Купить кошерную пищу тогда можно было в одном-единственном месте – в московской синагоге, поэтому в поездках по стране Крамарову приходилось с питанием трудно. К тому же в пятницу вечером и в субботу он не мог ни сниматься в кино, ни выходить на концертную площадку. Однажды я позвонил Саве и предложил дать три концерта на стадионе, сказал, что заплатят ему в общей сложности девятьсот рублей – неслыханную по тем временам сумму: у меня была ставка тридцать один рубль за выступление. Крамаров спросил только: «Когда?» И, услышав, что в пятницу вечером, ответил: «Не могу, извини».

Говорят, что ещё одной причиной крамаровского отъезда из страны был тот факт, что человеку просто надоело унижаться, о чём он сам говорил. Когда известный актёр вынужден, чтобы купить какой-нибудь рыбы, идти к директору магазина и хлопотать лицом, рассказывать байки и всячески развлекать, чем Крамаров, как и другие его коллеги, время от времени занимался, – это не совсем приятно. Кто-то махнёт рукой и забудет, а кому-то, в конце концов, надоест.

Он тонко чувствовал те невидимые границы человеческого «я», которые переходить не стоит. Пошутить, конечно, умел, любил разыгрывать целые сценки, вроде той, о которой рассказал его американский друг: будучи в гостях, брал из коробки конфету, надкусывал её, выражал лицом неудовольствие и клал конфету обратно. Брал вторую и проделывал то же самое. И так, пока коробка не оказывалась полна надкусанных конфет. Безобидная клоунада. Но друг, подсмеивавшийся над тем, что Савелий приходил к нему в гости со своей бутылкой воды, а когда его звали к столу, просил вскипятить эту воду и заварить ему в ней чай или

кофе, однажды получил от Крамарова урок. Он мягко, но серьёзно сказал: «Знаешь, какие шутки больше всего ценятся? В которых человек высмеивает сам себя».

В Савелии чувство собственного достоинства было обострено, он его отлично передавал и на экране. В маленькой сценке из киножурнала «Фитиль» под названием «На троих» изобразил одного из случайных собутыльников – молодого несуразного парня в худом пальтеце, лёгкой кепчонке, с голой, не знающей шарфа шеей. Но с каким видом стоит тот возле магазина! В его взгляде, наполеоновском повороте головы столько независимости и глубоко запрятываемой ранимости!..

Для выступления в Театре миниатюр Крамаров выбрал рассказ Василия Шукшина «Ваня, как ты здесь?». Герой рассказа, случайно увиденный режиссёром и приглашённый на небольшую роль в картине, вероятно, напоминал Савелию о его первом киноопыте, когда он попал в фильм буквально с улицы. Но Ваня отказывается от съёмок, потому что не чувствует честного отношения режиссёра к своему делу и заодно к нему, Ване. Он хоть и простой человек, но гордый, и ему игра в поддавки не нравится. Рассказ Крамаров читал блестяще. Ему тоже игра в поддавки не нравилась, и одно дело – отношения с людьми, с которыми можно поговорить, а другое – с безликой машиной, которая до тебя, даже трижды знаменитого, не снизойдёт. Но, думается, была у него и ещё одна причина отъезда, не лежавшая на поверхности.

Мечта об Эдеме

Наверное, все помнят фразу из «Джентльменов», которую мечтательно произносит Косой в предвкушении богатства: «Пошью костюм с отливом – и в Ялту». Это «костюм с отливом – и в Ялту» – своеобразное представление о блаженстве, о земном рае. Костюм с отливом – это метафора, не в кургузом ведь пиджачке являться в рай. И вообще, всякое представление о рае включает в себя то, чего недостаёт нам в нашем существовании. Встроенный в общую массу, советский человек мечтал об избранничестве, о том, что в один прекрасный день он, вчера ещё затёртый, законопаченный в серость дней, зажмурится от блеска то ли солнца, то ли моря, то ли своего костюма с отливом, а то ли софитов, – и возликует его душа. Вчера был не пришей кобыле хвост, а сегодня…

Вчера – сирота, сын «врага народа» (пусть и не слишком осознававший своего положения, но оно-то человека не оставляло), и что стоило Савелию затеряться, провалиться, как копейка сквозь дыру кармана? А сегодня – кумир миллионов, все узнают, слова ролей цитируют наизусть. В свою «Ялту» Крамаров уже приехал и «гулял» под шум «прибоя», то есть аплодисментов и восторгов. А там, вдали, ослепительно сиял другой берег. О том рае советские люди почти ничего не знали, он мнился несбыточным. И только тот, для кого здешняя райская «Ялта» стала привычным местом обитания, мог по-настоящему задуматься – а не махнуть ли дальше, туда, о чём раньше не помышлял всерьёз? Мечта о земном рае, Эдеме – всегда очень трогательная, очень детская. Она с головой выдаёт человека, который непременно хочет быть счастливым.

Виктория Токарева: «На съёмках «Афони» как-то в перерыве мы с Крамаровым пошли в деревенскую столовую. Войдя, он громко сказал: «Всем сидеть!» – и люди, бывшие в столовке, сначала застыли, а потом заржали. Савелий знал, что его любит публика. Когда мы подошли к раздаче, он положил себе в тарелку только рис и гречку: котлеты не взял. И мне тихо сказал: «Вы котлеты не берите, вы же не знаете, что там. Возьмите гарнир, хотя бы не будете рисковать своим здоровьем». Он был прав, и я его послушала. За столом Крамаров спросил меня: «Как вы живёте?» «У меня выходит повесть в журнале, − ответила я. – Книга выходит…» «Вы мне рассказываете, как вы работаете, а я вас спрашиваю, как вы живёте». Потом я подумала: действительно, как я живу? Для меня, получается, жизнь и работа – одно».

А для Крамарова была сама по себе невероятно заманчива жизнь дней. С ощущением лёгкости и силы в теле, с привлекательными женщинами, дорогими машинами, книжками, природой. Он умел жить со вкусом, с наслаждением и, владея секретами dolce vita, по-свойски вышучивал их, доводя до простейших и даже абсурдных правил. Михаил Кокшенов вспоминал, как Савелий учил его покупать дефицитные продукты: надо идти прямо к началу очереди. «Почему?» − опешил от такой «святой простоты» Кокшенов. «Там ближе!»Как в анекдоте: «Почему у всех семечки по десять копеек стакан, а у вас двадцать?» − «Потому что двадцать больше десяти». Серьёзно: двадцать больше десяти, актёрская слава лучше безвестности, любовь женщины слаще одиночества, свобода ценнее чужого пригляда. Простейшая философия.Философия душевного здоровья, человеческого счастья. Даже так: «щастья», как писали в XVIII веке. Если умершему желают Царствия Небесного, почему живому не пожелать царствия земного? Как у Булата Окуджавы: «Господи, дай же ты каждому, чего у него нет». У Крамарова здесь было всё, значит, эта страница жизни оказалась полностью написана и перевёрнута. Рассказывают, что уезжал он с небольшим багажом, но взял с собой урну с прахом матери.

«Я спрошу у ребе»

Отправиться в то время за океан на постоянное жительство было – для тех, кто не знает, – всё равно что улететь в далёкую галактику. Уезжали, думалось, навсегда. Само по себе это было нелёгким действием. Но одному из самых любимых на родине актёров оставить свою «землю Антея» – поступок серьёзный. И, учитывая тогдашние реалии, требовавший мужества.

Александр Левенбук: «Когда Савелий подал заявление на выезд, его вообще перестали снимать. Он придумал себе такой способ заработка: давал концерты в подмосковных санаториях, там же мог отдохнуть денёк. В то время часто приходил ко мне, к Хайту, к Михаилу Жванецкому – готовил репертуар для Америки. Мы ему говорили: «Тебе одному надо выступать двадцать минут, не больше». Публика пошла бы на его имя, но Сава не мог импровизировать, поэтому ему требовалось сопровождение других артистов. Впрочем, он потом успешно работал с таким импресарио, как Виктор Шульман, который организовывал заграничные гастроли многих наших актёров, например, Владимира Высоцкого. На проводах было и радостно, и грустно. Но Савелий надеялся, что в Америке его заметят и позовут в кино».

Виктория Токарева: «Он говорил: «Я – второй

Луи де Фюнес. Я сделаю там карьеру».

В картину «Москва на Гудзоне» недавно приехавшего в Америку Крамарова взяли, в отличие от других актёров, без проб. После этого фильма его более-менее стали узнавать на улицах. Он купил квартиру, машину, женился, то есть жизнь наладилась. По-прежнему восторгался всем, чем можно, к примеру, раз пришёл к приятелю и увидел у того дорогущую «Феррари». Ходил вокруг неё, восхищался, попросил прокатить его. Поездка кончилась аварией, Савелию, как рассказывают, оторвало пол-уха, но в больнице пришили хорошо, ничего потом не было заметно.

Александр Левенбук: «Когда после перестройки мы с Хайтом приехали к Саве в Америку, он забил для нас холодильник всякой едой, которую сам не ел. Сказал, чтобы мы ночевали не в гостинице, а у него. Вечером, после концерта, мы ждали Крамарова – напрасно. Пошли в ресторан, думали, что он догадается прийти туда, – не пришёл. Позвонили ему по телефону – не отвечал. И вдруг мы вспомнили: сегодня же вечер пятницы, ничего уже религиозному еврею делать нельзя, поэтому Савелий явно дома, но не берёт трубку. Его точного адреса никто не знал, мы только приблизительно помнили, где он живёт. Еле нашли его дом, дверь в квартиру оказалась приоткрыта. Вошли и увидели, что Сава уже спит. Утром мы поинтересовались у него: «К телефону ты подойти не мог, это понятно. А в туалет ты ночью по-маленькому ходил?» – «Ходил». – «Так почему одну «трубку» в руки брать можно, а другую нельзя?» «Не знаю, − ответил Савелий. И с трогательной серьёзностью добавил: – Я спрошу у ребе». Думаю, что таким и должен быть нормальный человек: чистым и верящим в то, что высшие силы ведут его. Они и вели Крамарова: он хотел жениться и хотя не с первого раза, но нашёл в Америке ту спутницу, которая была ему нужна».

Виктория Токарева: «Я как-то спросила Савелия, есть ли у него дети. Он ответил, что нет, и по его тону я поняла: он этого стесняется. Ему было уже тридцать семь лет».

А теперь, в Америке, у него была дочка Бася, названная так в честь его мамы. Новый Свет – новые ощущения, того же отцовства. Нет, не зря он стремился в эдакую даль, словно высмотрев там своё будущее дитя. Ещё одной мечтой, пусть уровнем пониже, но всё-таки, был домик в лесу, и Крамаров такой купил – в пригороде Сан-Франциско. Его снимали в кино, не так много, как прежде, но, видимо, он был доволен. Оставалось только перекинуть мостик на тот материк, на котором после отъезда актёра образовалась некая пустота, странно заполнявшаяся поначалу.

Георгий Данелия: «Из «Мимино» хотели вырезать эпизод с участием уехавшего Крамарова. Там его персонаж стоит у здания суда, а герой Фрунзика Мкртчяна просит его пойти свидетелем. Я решил схитрить и сказал чиновникам: «Крамаров эмигрировал, а в фильме мы его в тюрьму сажаем. Это даже хорошо». И сцену оставили».

Александр _Левенбук: «После того как у Крамарова появилась возможность приехать сюда, он мне позвонил – не опасно ли это: прежде отъезд за границу на постоянное жительство считался преступлением. Савелий не знал, что всё изменилось».

Георгий Данелия: «Мы с Крамаровым два раза встречались в Америке. Прошло немного времени, уже можно было посвободнее ездить отсюда за границу и к нам приезжать. Вдруг телефонный звонок: «Здравствуйте, Георгий Николаевич, это Савелий. Я прилетел в Москву». Спрашиваю его: «Хочешь сняться в кино?» А я работал над картиной «Настя». «Очень хочу!» – «Приезжай ко мне, решим, что ты будешь там играть».

Сцену, в которой он был задействован, мы снимали ночью в метро. Была массовка, человек двести, и никто не знал, что прибудет Крамаров. Когда он вошёл, раздался гром аплодисментов! Так все обрадовались! Савелий плакал. «Наверное, − сказал он мне, − это и есть счастье».

И вдруг он тяжело заболел: рак. Всё происходило стремительно: начались проблемы с речью, потом потерял зрение… Пока мог говорить, о болезни не произносил ни слова. Друзья говорят: он понимал, что с ним происходит, но внешне был спокоен и не боролся за жизнь.

Виктория Токарева: «Я слышала по радио, что Крамаров «умер тихо». Он был шумный, смешливый, молодой (подумаешь, шестьдесят с небольшим!), талантливый – и вдруг это «умер тихо». Мне показалось, что не сочеталась его яркая жизнь всеобщего любимца с тихим концом. Так умирают старики, уже насытившиеся днями, но когда человек не старик, когда он любит и любим… Трагический контрапункт: весёлый, жизнелюбивый – и бледный, сжавшийся, теряющий силы. Если бы так уходил какой-нибудь актёр, который весь значительный и судьбоносный, это, как ни тяжело звучит, было бы понятным. Но Крамаров…»

А он этот контрапункт принял и не хватался за жизнь: он же любил её, а любимых, если они хотят уйти, возле себя не держат…Умный он был, даже мудрый, и зоркий. То, до понимания чего многие так и не дорастают – что жизнь надо ценить и с радостью подставлять ладони её дарам, – было его нравственным кодексом. Отсюда и крамаровская религиозность, и его неприятие драматической позы, которая есть неблагодарность по отношению к миру. Как ответил другой мудрый человек, тоже из кино, на вопрос, любит ли он жизнь: «А разве можно любить что-то ещё?» Только таким людям и открывается нечто настоящее.

Виктория Токарева: «Смешно тогда, когда узнаваемо, а узнаваемо там, где правда. Чтобы увидеть правду и донести её до людей, надо иметь ум, но ум добрый. Юмор – это и есть ум, пропущенный через шутку, доброту. Крамаров был наделён чувством юмора и оставил нам улыбку, капельку счастья, этот маленький бриллиант».

Друг рассказывает, что он любил во время застолья встать и, хитро улыбаясь, сказать: «Хочу произнести тост за прекрасного человека, широкой души, доброго, отзывчивого, можно сказать, идеального – за Савелия Крамарова!»

И это, возможно, была не шутка.