Алена ДОЛЕЦКАЯ в представлении не нуждается. Одна из самых харизматичных фигур российского глянца делится с Еленой СОТНИКОВОЙ воспоминаниями о начале гламурной эпохи в нашей стране и заглядывает в будущее.
Скажу честно — мне было несложно придумать героиню для нашего юбилейного номера. Первый главный редактор русского Vogue до сих пор остается одним из основных символов нашего глянца, несмотря на то что сегодня возглавляет журнал Interview, который не только про моду, читает лекции и пишет кулинарные книги. Начинали мы примерно вместе: Алена появилась на русской глянцевой сцене в 1998 году, всего два года спустя после появления ELLE. Почти с самого начала у нас сложились довольно неформальные для гламурного мира отношения. Мы открыто перешучивались, встречаясь на вечеринках, презентациях и Неделях моды, делились впечатлениями от увиденного, сидя в первом ряду на показах в Милане и Париже, несмотря на то что с самого начала было понятно, что мы — чистые конкуренты в русском глянце, кто бы что ни говорил. Побеседовать о том, что произошло в моде за эти нескончаемые 20 лет, куда движется российский глянцевый рынок и кто будет носить всю эту новую модную одежду, исполненную в духе революционной эстетики последних лет, — с кем, как не с ней? И вот Алена сидит у меня в гостиной и подписывает свою последнюю книжку «Про варенье». Довольно эстетское, надо сказать, издание — совсем не то, что можно было подумать о книге про варенье. У Долецкой не бывает по-другому. Стиль во всем, не только в одежде, — принцип, кстати, вполне в духе ELLE. Но я ей об этом не скажу. Просто начну разговор с самого начала. Буду называть себя в тексте Еленой Сотниковой, чтобы усилить собственное впечатление от того факта, что настало время, когда этот разговор стал реальностью.
ЕЛЕНА СОТНИКОВА Алена, мы обе пришли в моду не из моды, прости за каламбур. Я признаюсь честно — мне даже было поначалу относительно легко, потому что я была молодая и глупая и не понимала, во что ввязалась. И делала вещи, которые мне казались тогда нормальными, а сегодня выглядели бы дико, принимая во внимание всякие гламурные условности и правила. Ты пришла в глянец из Британского совета, где возглавляла отдел по искусству и связям с общественностью. В этом смысле ты была ближе к пониманию журнала, чем я со своими цветными металлами и учетной ставкой Центробанка, о которых писала в агентстве «Рейтер»…
АЛЕНА ДОЛЕЦКАЯДа, я пришла в глянец из сферы искусства и культуры, и в этом плане я сразу почувствовала свою связь с проектом, некий интересный link. (Алена часто употребляет в речи английские слова. Все переводить не буду, потому что тогда это будет не ее речь. — Прим. Е.С.) На собеседование с руководством в Лондон я взяла с собой осуществленные моими силами в Британском совете культурные проекты, например каталог уникальной выставки в Третьяковке «Ожившие мосты»; была у меня с собой и великолепно оформленная защищенная кандидатская диссертация «Сравнительная риторика русской и английской публичной речи». И вдруг я поняла, что все сложилось. Моя трепетная любовь к словесности — и к родной, и к английской; владение технологиями воздействия через слово и визуальные образы, которые я подбирала в своей работе. Но я с тобой согласна — представить себе, во что я реально ввязываюсь, я не могла ни при каких обстоятельствах. Далее — по списку, который я теперь знаю и ты теперь знаешь. Все оказалось гораздо сложнее, порой феноменально интереснее, где-то намного мельче, порой до досадности. Когда в какой-то момент ты понимаешь, что разницы между реакцией товарки, которую лишили сладкого места на Черкизовском рынке, и реакцией твоего сотрудника, которого тоже сдвинули с теплого места, нет совсем. И это огорчительно видеть и понимать.
Е.С. А у меня долгое время были какие-то шоры на глазах… Пионерский задор, коммунизм какой-то.
А.Д.Конечно! Понимание этих нюансов и отрезвление, если хочешь, тоже пришло и ко мне достаточно поздно. Но вернемся к началу. При наборе своей первой глянцевой команды я следовала одному простому принципу: я не брала ни одного человека из русского глянца (к тому моменту все основные модные журналы здесь уже существовали). На тот момент было крайне важно взять лучших из других областей. Эти люди должны были, безусловно, знать бренд и в буквальном смысле тащиться от него, но они должны были быть лучшими в той области, где они работали. Это дало свои результаты. И, конечно, здесь ты права: поначалу это всегда — семья, это бесконечный fun, это «мы сейчас засучим рукава и всех победим». Мне многие говорили (и русские, и иностранцы): «Запомни первые три года. Либидо упадет до нуля, а профессиональный драйв останется до последнего вздоха в твоей жизни. Потому что вызов очень крупного калибра, а ты, как перфекционистка и отличница, просто не сможешь по-другому». Так и было.
Е.С. А либидо как же?
А.Д.Да, в 1998–99-м приупало, приупало. Не до того было. Совсем. Либидо физиологическое полностью перекачалось в профессиональное либидо.
Е.С. (невнятно бормочет). Надо же, как интересно.
А у меня никуда не делось…
А.Д.Во всех этих первых пяти или семи годах было море такого драйва, неподдельного, чистого и очень цельного. Там был драйв менеджерский, драйв креативный, драйв филологический и много, много удовольствия. Когда из ничего появляется что-то, чего не было никогда. У меня по жизни так. И работая в Британском совете, я испытывала похожие эмоции. Когда я придумала и осуществила со своей командой проект в московском метро к 850-летию города. Это была задача, близкая к невыполнимой. Никогда еще московский метрополитен не видывал отборных английских и русских стихов, напечатанных на роскошной пленочке и расклеенных в вагонах. Это был мой challenge, моя мечта. Сейчас я оглядываюсь назад и думаю — какой же надо было иметь внутри ядерный реактор, чтобы пробить эту историю! Возвращаясь к твоему вопросу, начало всегда необычайно романтично. А либидо вернулось, когда надо. Я потом отыгралась (смеется). Когда машина заработала и я увидела ровный приток масла ко всем его механизмам, влюбилась по уши.
Е.С. Тебя хвалили? По своему опыту работы с англичанами я помню, что они никогда не скупились на похвалы. В отличие от французов.
А.Д.Ой, все зависело от конкретного человека. Бывало, человек смотрит на убойную обложку, очевидно блистательную, и цедит сквозь сжатые зубы: «Not bad». А есть люди, которые всегда скажут: «Wow». Но как раз в профессиональной среде англичане не любят американского и часто русского восторга, поздравлений.
Е.С. Кстати, о поздравлениях и восторгах. У нас в редакции до последнего времени не было принято хвалить журнал. Мы как-то всегда искали недостатки. До последнего времени, потому что сейчас я повзрослела и понимаю, что нам надо открыто любить то, что мы делаем и делаем отлично. Не знаю, рыночные ли это сплетни или правда, но я слышала, что у вас было ровно наоборот: «Как классно у нас все получилось».
А.Д.Это чистая правда. В моей команде было так: я брала трех-четырех ключевых людей, подходила с ними к доске, и у всех было внутреннее чувство: «Вот это мы оторвались по полной! Это, конечно, очень круто!» Потом уже детально смотрели, что можно было улучшить, сократить, изменить.
Е.С. А когда приходил номер?
А.Д.О! Приход номера — это отдельная история! Это вопли, крики: «А мне, а мне, а мне!» Мы все сбегались в моем кабинете и мусолили сигнал. Но после первых спонтанных эмоций я всегда делала разбор полетов.
Е.С. Я помню свои первые впечатления от готового номера. Одно дело — когда все это висит на стене, другое — когда это собирается в единую книжку… Для меня это долго было настоящим шоком.
А.Д.Мой первый номер пришел во время моего интервью для BBC. Я запомню это навсегда. Поставили свет, пошли первые вопросы. И вдруг открывается дверь, и мне на стол кладут первый номер. И в этот момент у меня градом полились громадные такие слезы, как у Микки Мауса (а я вообще-то человек не плачущий). Я впивалась в каждый разворот этого журнала.
Е.С. Так понравилось?
А.Д.Для меня это была встреча с чудом. Абсолютный magic. Когда из плоского одномерного материала ты получаешь такое трехмерное существо, которое шелестит и пахнет, которое можно уронить, вырвать из него страницы.
Е.С. Какие же мы все-таки разные. Для меня долгое время это был серьезный стресс. Давай поговорим о времени. Мы с тобой знакомы 18 лет. ELLE в этом году празднует 20-летие.Создавая этот номер, мы как бы заново пережили все события модной сцены и еще раз осознали, свидетелями каких поистине тектонических изменений мы стали за это время. Хотелось бы услышать твои оценки.
А.Д.Ты сказала ключевое слово «тектонические» — и я им же тебе и отвечу. Это же слово используют в своих оценках крупные западные аналитики и критики моды. И это не истерическое преувеличение, которым до сих пор так страдает глянцевая журналистика. Это одно из самых трезвых слов, которое можно было услышать за многие годы, включая ваши исторические 20. Эти тектонические изменения заключаются не только в массовом уходе креативных директоров из модных Домов. Если ты вспомнишь, раньше, когда кто-то один уходил (или приходил), для нас это было целым
событием, о котором только и говорили до бесконечности. Вспомним приход Тома Форда в Gucci. Чего только не было сказано! И кто этот американец, да как он смеет прикасаться к Gucci, этой святыне итальянской моды, и так далее. А потом… Через пару сезонов мы все смотрим и роняем слюну при виде каждой его коллекции. А что теперь? Вот сидим мы с тобой в 2016 году и говорим о крупнейших игроках модной сцены. И понимаем, какое ускорение приобрели все эти процессы. В чем же, собственно, заключается тектонизм этих изменений? Он, конечно же, в необычайном количественном факторе — просто потому, что такое количество креативных директоров мы никогда не теряли за полсезона. А с другой стороны, конечно, в качественных изменениях, которые куда более важны. Посмотри, что сделали Burberry, Hilfiger и заодно Канье Уэст, всем показавший свой новый и внятный уровень. Во-первых, идет намеренное слияние мужских и женских показов в одно шоу. Второй важный момент — это максимальное приближение показа и начала продаж. Показали — продали. Это то, что в наше время называлось trunk shows, на которые мы никогда не ходили, поскольку они были предназначены для клиентов с карандашиками.
Е.С. Этот процесс будет продолжаться?
А.Д.Конечно же, сближение времени показа и начала коммерческих продаж — это ответ крупных марок влиянию high street fashion (демократичных марок, «моде улиц». — Прим. ELLE). Потому что Saint Laurent показал коллекцию, скажем, 3 марта, а через три недели ты это можешь купить уже известно у каких массовых брендов. С другими пуговками, с другим лейблом, другими пропорциями и, естественно, другого качества. Такого рода взаимодействие в мире моды никому не нравилось, но посмотри, как удивительно консервативна и малоповоротлива мода. Эта система уже много лет была известна модницам всего мира, которые не имели средств на крупные бренды, но хотели выглядеть модно здесь и сейчас. Мы продолжали ездить на мужские, женские и прочие показы, а эта машина все катилась и катилась под откос. Еще один момент — в моде появились люди, которых раньше невозможно было представить у руля культовых модных Домов. Яркий пример — дизайнер Демна Гвасалия, один из создателей отвязного и андерграундного бренда Vetements, который сделал всего два показа и сразу же был назначен креативным директором Balenciaga.
Е.С. Кадровый голод в мировом масштабе?
А.Д.Несомненно. Крайне мало поистине креативных людей, которые, что называется, from scratch могут выдать какую-то собственную концепцию.
Е.С. Раф Симонс, по твоему мнению, выдал свою креативную идею from scratch для Dior?
А.Д.Он выдал ее from scratch, придя в Jil Sander. На его последнем показе для Jil Sander слово «Dior» беспрерывно крутилось у меня в голове. На последних пяти выходах рыдали уже все, включая и меня, и было очевидно, что эта коллекция — своеобразное заявление о приеме на работу в Дом Dior.
Е.С. Да, я тоже хорошо помню этот показ. Море цветов и цвета — тема, которую он сразу же продолжил в Dior, правда, уже на качественно и количественно новом уровне… Наверное, его назначение в Dior было уже определено на момент последнего показа в Jil Sander.
А.Д.Сложно сказать. Единственное, что я знаю, — это то, что в Dior долго колебались по поводу его кандидатуры. Назначение Симонса, такого альтернативного, интеллектуального, как и сама Жиль, в Jil Sander уже само по себе было смелым экспериментом, а уж что говорить о Dior!
Е.С. И что же из этого вышло?
А.Д.А то, что мы с тобой обсуждаем — тектонические изменения в мире моды. Я считаю, что мы — одни из самых везучих людей. Каждую минуту я благодарна за то, что с нами происходит прямо сейчас, потому что понять уровень и калибр сегодняшних изменений можно, только начав тогда, в конце 1990-х, и увидев все то, что нам с тобой довелось увидеть.
Е.С. Ты не считаешь, что такая стремительная смена дизайнеров в модных марках может быть связана с их колоссальной усталостью и напряжением? Если раньше было два показа в год, то теперь количество коллекций, которые должен делать арт-директор, растет с каждым годом. Преколлекции, кутюр, круиз, мужские, женские, капсулы…
А.Д.Это как раз то, что говорит Демна Гвасалия! По его мнению, пора заканчивать эту бессмысленную модную гонку. Да и времена изменились. Кризис ведь не только в России. Хочу еще заметить, что в моде происходит еще одна удивительная вещь. Это расцвет разных региональных модных брендов. Австралия, Скандинавия, Азия, Россия. Они делают свою моду, и они уверены в себе, в своем творческом потенциале.
Е.С. Этот феномен представляет угрозу для крупных брендов?
А.Д.Пока мы не увидим цифры, говорить об этом бессмысленно. Но мне интересно не то, кто кого съест, а в каких формах мода выживет лет через пять-десять.
Е.С. Как ты относишься к повсеместной тенденции на омоложение марок? Основные деньги ведь по-прежнему не у молодежи.
А.Д.Мы с тобой под молодостью разные вещи понимаем (смеется). Вот я недавно видела Гвинет Пэлтроу в Gucci. А ей 43 года. Надо понимать, что нынешние 40-летние — это новые молодые. Они не выглядят на 45 и не хотят одеваться на 45. И еще надо понимать, что нынешние коллекции изменились. Например, тот же арт-директор Gucci Алессандро Микеле не предлагает total looks. Своими коллекциями он как бы говорит: смотрите, выбирайте предметы одежды и составляйте свое. Это было заявлено внятно и громко первой же его коллекцией для Дома. И это происходило ровно в тот момент, когда другие крупные бренды не допускали появления никаких посторонних предметов в съемках своих коллекций для журналов. И это хорошо, что есть такой баланс. Мы показываем это своим читателям и таким образом воспитываем, растим их. А наши читатели, надо сказать, гораздо умнее, чем мы думаем.
Е.С. Лет десять назад я брала интервью у Пако Рабанна. Тогда как раз в моде началась активная перепевка декад прошлого века, которая не закончилась и сейчас. Тогда на мой вопрос о возможности принципиально новой моды он ответил так: «Ты даже представить себе не можешь, как все изменится. Появятся вещи, о которых никто даже и подумать сейчас не может». Прошло время, но, ты знаешь, пока его пророчество не сбывается. Да, появляются новые материалы, какие-то неожиданные формы, но в общем и целом футуризма в понимании Пако Рабанна, я считаю, так и не вышло. Как ты относишься к вторичности моды, развитию ее по спирали? Или у тебя другое мнение?
А.Д.Смотри. С того времени, когда Пако совершил свою революцию в моде, прошло почти 60 лет. Тогда это и правда было действительно нечто принципиально новое. Это было нечто из ряда вон, никто не мог себе и представить, что на вещи можно навесить все эти металлические бляхи… Однако, если уж совсем докопаться, мы понимаем, что Пако не с неба схватил свои металлические аксессуары, зеркала и так далее. Он на самом деле скрестил на тот момент современные технологии (которые позволили ему сделать зеркальные детали легкими и придавать им квадратную форму) и средневековую военную одежду. Поэтому всякий разговор о чем-то суперновом, особенно в моде, — это очень тонкий лед. Да, мы с тобой последние 20 лет смотрим на увлекательнейшие упражнения в copy/paste. Теперь не принято говорить — «плагиат, воровство».
Е.С. Самая распространенная фраза в подписях к новым тенденциям — «дизайнеры вдохновлялись…»
А.Д.Да-да, знакомые inspiration, «упражнения в заимствовании», коды. Но смотри — с одной стороны, мода последние лет шестьдесят проживает приблизительно в шести соснах: платье, блуза, юбка, брюки, пиджак, пальто. А с другой, мы с тобой стали свидетелями поистине удивительных революций: Рей Кавакубо и ее школа японского деструктивизма, приход и уход величайшего художника женской моды Александра Маккуина, краткая и мягкая революция, совершенная Хельмутом Лангом, — каких-то шесть лет в моде, а половина модного мира до сих пор «вдохновляется» именно его произведениями.
Е.С. Но, несмотря на все это, каждый сезон мы пишем «new sexy»… Обман?
А.Д.Да нет. Просто словесная и аналитическая бедность и еще тот факт, что глянец — просто зеркало, которое отражает то, что происходит в мире моды. А если уж и правда коллекция sexy, так ее и называй (смеется). Да, ты — агитка. Это так и есть.
Е.С. Может, нам новая мода не кажется новой, потому что мы слишком плотно и давно находимся в ней? А люди, которые от нее далеки, с удовольствием открывают для себя (с нашей помощью) новый сезон, и для них new sexy и правда new?
А.Д.Конечно, твоя трезвость — это то, что называется профессионализмом. Тебе уже не свойственна эмоциональная и спонтанная реакция новичка. И это нормально. Однако смысл нашей работы состоит только в одном: надо делать свое, но ОЧЕНЬ ХОРОШО. В тот момент, когда твой уровень «хорошо» начнет падать, это заметят все.
Е.С. А судьи кто, Алена?
А.Д.Только ты. Только я. Мы — авторы своей истории.
0
119.00
